Смертельная белизна - Роберт Гэлбрейт

Тут кто-то позвал из коридора:

– Флик! Джимми пришел.

– Принесли черти! – выпалила Флик, хотя Робин отчетливо различила на ее лице удовольствие. – Обожди-ка. – И нырнула в толпу.

Из другой комнаты теперь доносился рэп Джей-Зи: «Bougie Girl, grab her hand»[51].

Притворяясь, что ее заинтересовала беседа девушек с Дигби, Робин скользнула по стене на ламинатный пол и приложилась к пиву, а сама тайком изучала комнату Флик. К вечеринке здесь явно прибрались. Поскольку шкафа в комнате не было, вдоль стены тянулась стойка с верхней одеждой и немногочисленными платьями, а свитера и футболки ворохом громоздились в темном углу. На комоде выводок тряпичных кукол соседствовал с развалами косметики; в другом углу стояли транспаранты. Всю комнату наверняка обшарили Джимми и Барклай. Догадались они проверить под этими агитками или нет? К сожалению, у Робин так или иначе сейчас не было возможности заняться поисками.

– Вот слушайте, это базовые положения, – вещал Дигби, обращаясь к девушкам на тюфяке. – Вы наверняка не будете спорить, что капитализм отчасти зиждется на эксплуатации женского труда, правильно? Поэтому феминизм, чтобы стать эффективным средством борьбы, непременно должен иметь в своей основе марксизм – одно без другого невозможно.

– Патриархальность шире по охвату, нежели капитализм, – изрекла Шенис.

Краем глаза Робин следила, как Джимми пробивается сквозь узкий коридор, обнимая за шею Флик. За весь вечер Робин не видела ее такой счастливой.

– Угнетение женщины неразрывно связано с ее неспособностью утвердиться на рынке труда, – провозгласил Дигби.

Сонная Хейли высвободилась из объятий Шенис, чтобы в молчаливой просьбе протянуть руку к одетым в черное подросткам. Их косяк проплыл над головой у Робин.

– Ты не обижайся, что с комнатой так вышло, – невнятно пробормотала Хейли, обращаясь к Робин после долгой затяжки. – Пока в Лондоне жилье найдешь – окочуришься.

– Это точно, – подтвердила Робин.

– …потому что ты ратуешь за подчинение феминизма более широкой идеологии марксизма.

– Какое может быть подчинение, – скептически хохотнул Дигби, – если у них одинаковые цели!

Хейли попыталась всучить косяк Шенис, но та с горячностью отмахнулась.

– А где были вы, марксисты, когда мы бросили вызов идеалу гетеронормативной семьи? – требовательно спросила она у Дигби.

– Вот именно, – туманно подтвердила Хейли, придвигаясь поближе к Шенис и передавая косяк Робин, которая тут же вернула его мальчишкам.

Те, хоть и заинтригованные лесбиянками, поспешно выскочили из спальни, пока кто-нибудь еще не надумал пустить по кругу их скудный запас дури.

– У меня тоже были кое-какие идеалы, – заговорила вслух Робин, вставая с пола, но никто ее слушал.

Дигби не упустил случая заглянуть под черную мини-юбку, когда Робин протискивалась перед ним к комоду. Якобы разволновавшись от жарких споров о феминизме и марксизме и одновременно изображая смутный ностальгический интерес, она по очереди брала в руки крупяных кукол Флик, незаметно прощупывала тонкую плюшевую ткань и гранулы наполнителя, а потом возвращала на место. Никаких инородных предметов внутри не чувствовалось, никаких швов обнаружить не удалось. Почти потеряв надежду, Робин вернулась в темный коридор, где гости стояли плотной толпой, которая выплескивалась на лестничную площадку.

Какая-то девчонка ломилась в уборную.

– А ну кончайте там трахаться, я сейчас обоссусь! – кричала она к удовольствию тех, кто оказался рядом.

Да, безнадега…

Робин скользнула в кухоньку, размером чуть больше двух телефонных будок, где сбоку сидела парочка: девушка задрала ноги на колени парня, а тот запустил пятерню ей под юбку; тут же топтались, пошатываясь, в поисках съестного подростки в черном, на которых напал жор.

Будто разыскивая заначку выпивки, Робин копошилась среди пустых банок и бутылок, а краем глаза поглядывала из-за дверцы кухонного шкафа за поступательным движением оголодавших малолеток вдоль полок и ящиков, но лишь убеждалась, каким ненадежным местом для тайника стала бы коробка с хлопьями.

Когда Робин двинулась к выходу, в дверном проеме возник анархист Альф, обдолбанный куда сильнее, чем был в пабе.

– Какие люди! – забузил он, пытаясь собрать глаза в кучу. – Дочурка профсоюзного лидера.

– Да, это я, – сказала Робин под аккомпанемент песни Д’банджа «Oliver, Oliver, Oliver Twist»[52], долетавшей из второй спальни.

Она хотела поднырнуть под руку Альфа, но тот загородил проход, опустив свою лапу. Дешевый ламинат вибрировал от неистовых плясок в комнате Хейли.

– А ты горячая штучка, – сказал Альф. – Ничего, что я так, внаглую? Типа, йопты, по-феминистски.

И заржал.

– Спасибо за комплимент, – буркнула Робин, со второй попытки увильнув от него в тесный коридорчик, где завывающая девица все так же ломилась в уборную.

Альф ухватил запястье Робин и, нагнувшись, пробормотал ей в ухо что-то нечленораздельное. Когда он снова выпрямился, на кончике его потного носа небольшой черной кляксой отпечатался ее мел для волос.

– Чего? – переспросила Робин.

– Я говорю, – крикнул он, – может, найдем укромный уголок и там поболтаем?

Но потом Альф заприметил позади нее некую фигуру.

– Все путем, Джимми?

Найт протиснулся в коридор. Улыбнувшись Робин, он с сигаретой и банкой пива облокотился о стену. Десятью годами старше большинства присутствующих, в облегающей черной футболке и джинсах, он притягивал нескромные взгляды некоторых девах.

– Тоже в сортир стоишь? – обратился он к Робин.

– Ага. – Она решила, что в случае чего укроется и от Джимми, и от анархиста Альфа именно там.

Через открытую дверь комнаты Хейли было видно, как дрыгается явно довольная жизнью Флик, готовая хохотать по любому поводу.

– Флик говорит, твой отец в профсоюзе круто стоял? – заговорил Джимми. – Шахтером был?

– Ага, – ответила Робин.

– Вот уроды! – сказала девчонка, уставшая барабанить в дверь. Она пританцовывала на месте, но потом, вконец отчаявшись, все же выскочила из квартиры.

– Там слева бачки удобные! – прокричала ей вслед другая.

Джимми склонился едва ли не вплотную к Робин, чтобы не перекрикивать ухающие басы. Если она не ошибалась, он теперь смотрел на нее с сочувствием и даже нежностью.

– Умер, да? – спросил он. – Я про твоего отца. Флик сказала – от легких.

– Ага, – подтвердила Робин.