Смертельная белизна - Роберт Гэлбрейт

После недолгих раздумий он добавил последний пункт:

Когда в папке по делу Чизуэлла был наведен порядок и содержимое заполненной до краев пепельницы отправилось в мусорное ведро, а открытое настежь окно впустило в кухню свежий, холодный воздух, Страйк наконец-то собрался сходить перед сном в туалет, почистить зубы и, выключив свет, перейти в спальню, где по-прежнему горела только прикроватная лампа. Теперь, размягченный пивом и усталостью, он невольно предался воспоминаниям, которые до этого топил в работе. Раздевшись и сняв протез, он поймал себя на том, что одно за другим перебирает в голове каждое слово, сказанное Шарлоттой за столиком для двоих в ресторане «Франко», видит перед собой ее зеленые глаза, вдыхает аромат «Шалимара», не подвластный чесночному духу заведения, и разглядывает тонкие белые пальцы, поигрывающие кусочком хлеба.

Устроившись в ледяной кровати, Страйк заложил руки за голову и уставился в темноту. Он бы предпочел остаться безучастным, но самолюбие уже раздулось от мысли, что Шарлотта читала о прославивших его расследованиях и грезила о нем, лежа в постели с мужем. Впрочем, опыт и логика уже засучили рукава, готовые приступить к профессиональному вскрытию этого разговора и методичной эксгумации явных признаков извечной тяги Шарлотты к потрясениям и неутолимой жажде конфликта.

Оставленные ради одноногого детектива муж и новорожденные дети послужили бы отличными довершением многолетней карьеры разлада и разрушения. Выходящая порой за пределы всех норм ненависть к рутине, ответственности и обязательствам побуждала Шарлотту избегать любого постоянства, ставить заслон любой угрозе скуки или компромисса. Все это было известно Страйку и прежде: он знал ее как облупленную и понимал, что их окончательный разрыв пришелся на то время, когда нужно было делать выбор и приносить жертвы.

Но было ему известно и другое, причем это знание походило на неистребимые бактерии, не дающие затянуться ранам: она любила его, как никого другого на этом свете.

Само собой, скептически настроенные девушки и жены его друзей, все как одна невзлюбившие Шарлотту, твердили: «То, что она с тобой вытворяет, – это не любовь» или «Положа руку на сердце, Корм: с чего ты взял, что она не говорила те же самые слова своим бывшим?» Его уверенность в чувствах Шарлотты они объясняли то самообманом, то самомнением. Но они даже не представляли себе моментов полного блаженства и взаимного притяжения, которые по сей день оставались лучшим, что было в его жизни. Посторонние не могли оценить шутливых фраз, понятных только двоим, и сил взаимного желания, которые шестнадцать лет удерживали их вместе.

А потом она ушла прямиком к такому мужчине, брак с которым, в ее представлении, мог причинить Страйку максимальную боль, и не ошиблась в своих расчетах: Росс, его полный антипод, встречался с Шарлоттой еще до знакомства ее со Страйком. Впрочем, не приходилось сомневаться, что бегство к Россу было самопожертвованием напоказ, ее собственной, изощренной формой сати[55].

Страйк выключил свет, закрыл глаза и, снова погрузившись в беспокойные сны, увидел все тот же пустой дом, где квадраты невыцветших обоев стали свидетелями попрания всех ценностей, но на сей раз он бродил в одиночку и не мог избавиться от странного ощущения, что за ним скрытно следит чей-то взгляд.

Робин пришла домой около двух часов ночи. Прокравшись в кухню, она приготовила себе сэндвич и увидела в настенном календаре пометку Мэтью о предстоящей утренней встрече по мини-футболу. С учетом этого она поставила будильник на своем мобильном на восемь утра и через двадцать минут, когда нырнула в кровать рядом с Мэтью, напомнила себе зарядить телефон. Ради поддержания дружеской атмосферы она собиралась встать вместе с мужем и проводить его на игру.

Похоже, Мэтью остался доволен, что они позавтракали вместе, но, когда Робин предложила поехать с ним вместе на стадион, чтобы поболеть за его команду, или же встретиться после матча и сходить куда-нибудь пообедать, оба ее предложения были отклонены.

– Мне нужно будет вечером поработать с документами. Не хочу за обедом прикладываться к спиртному. Я сразу поеду домой, – сообщил он, и Робин втайне порадовалась, что сможет отдохнуть, пожелала мужу победы и на прощание поцеловала.

Стараясь не думать, насколько свободнее она дышала в отсутствие Мэтью, Робин занялась стиркой и другими домашними делами; но почти сразу после полудня, когда она меняла постельное белье, позвонил Страйк.

– Привет! – Робин с облегчением оторвалась от рутинного занятия. – Есть какие-нибудь новости?

– Полно. Готова кое-что взять на заметку?

– Давай. – Торопливо схватив со своего прикроватного столика блокнот и ручку, Робин присела на край голого матраса.

– Я сделал несколько звонков. Во-первых, Уордлу. Его чрезвычайно впечатлила твоя работа – фото этой записки…

Робин улыбнулась своему отражению в зеркале.

– …притом что в полиции не приветствуют, как он выразился, «топорные методы вмешательства в официальное расследование». Я попросил не разглашать источник этой фотографии, но, думаю, его начальство без труда сопоставит факты – ни для кого не секрет, что мы с Уордлом приятели. Ну, это ладно. Интересно другое: официальное следствие, которое не меньше нас обеспокоено некоторыми деталями места преступления, решило поглубже копнуть финансы Чизуэлла.

– Чтобы подтвердить факт шантажа?

– Да, но это дохлый номер, потому что Чизуэлл вымогателям не платил. Тут интересно другое. Год назад у Чизуэлла было непонятное поступление средств в размере сорока тысяч фунтов. Он открыл отдельный банковский счет, а затем, похоже, истратил всю сумму на ремонт дома и прочие хозяйственные нужды.