Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Доходившие до обывателей известия о поражении русских армий в Восточной Пруссии порождали слухи об измене среди генералов. Главным изменником народная молва объявляла, естественно, П. К. Ренненкампфа (героя сражения 7 августа 1914 г. при Гумбиннене, где потерпела поражение немецкая 8-я армия М. фон Притвица). Однако в феврале 1915 г. в столице прошел слух, что немецким шпионом является главнокомандующий армиями северо-западного фронта генерал Н. В. Рузский (настоявший ранее на отстранении Ренненкампфа)[1112].

Массовая германофобия, временно оттеснившая антисемитизм, пустила настолько глубокие корни в массовое сознание обывателей, затуманив их разум, что в конце концов борцы с внутренней изменой «добрались» и до императрицы Александры Федоровны. В декабре 1914 г. английский журналист рассказывал М. Палеологу: «Во всех московских салонах и кружках очень раздраженно оценивают ход военных событий. Не могу себе объяснить эту приостановку наступления и эти беспрерывные отходы, которые, как кажется, никогда не кончатся. Однако обвиняют не великого князя Николая Николаевича, а императора и еще более императрицу. Об Александре Федоровне распускают самые нелепые рассказы, обвиняют Распутина в том, что он продался Германии, а царицу называют не иначе, как „немка“»[1113].

Следует заметить, что и до появления Александры Федоровны некоторые современники посмеивались над «русскостью» Романовых. В светских кругах ходил слух-легенда о том, что А. С. Пушкин как-то вечером, чтобы проиллюстрировать свое саркастическое отношение к династии, попросил принести несколько стаканов, бутылку красного вина и графин воды. «Он расставил стаканы в ряд и наполнил первый стакан вином до краев: „Этот стакан, — заявил поэт, — представляет собой нашего славного Петра Великого: это полностью русская кровь со всей своей чистотой и мощью. Посмотрите, как сверкает этот рубин!“ Во втором стакане он смешал вино с водой в равном количестве. Третий стакан он наполнил на одну четверть вином и на три четверти водой, а затем продолжал таким же образом наполнять каждый пустой стакан… В шестом стакане, представлявшем цесаревича, будущего Александра III, доля вина стала уже настолько малой (1/32), что жидкость в стакане была только слегка окрашена им»[1114]. Показательно, что французский посол М. Палеолог продолжил эксперимент поэта, констатировав, что в стакане царевича Алексея оказалась фактически одна вода. При этом посла едва ли можно заподозрить в антироссийских настроениях и неуважении к императору.

В начале 1915 г. в российские столицы проник впоследствии один из самых популярных слухов об императрице, согласно которому она якобы по секретному телефону/телеграфу передавала в Берлин тайные сведения, что и стало причиной череды поражений русской армии. Едва ли этот абсурдный слух мог родиться в сознании образованных слоев общества, однако весной 1915 г. его можно было услышать в разных публичных местах. Слух этот проникал в частную переписку современников, достигал ушей агентов охранного отделения, появлялся в доносах обывателей в Департамент полиции. В конце концов его массовое распространение посеяло зерно сомнений у директора Департамента полиции В. А. Брюн-де-Сент-Ипполита, и в мае 1915 г. он поручил направить начальнику дворцовой охраны запрос, в котором осторожно поинтересовался, действительно ли в Зимнем дворце имеется такой телеграф. Из официального ответа выяснилось, что радиотелеграфная станция действительно раньше работала, но около пяти лет назад была упразднена[1115].

Императрица Александра Федоровна не была единственной подозреваемой в шпионаже. В марте 1915 г. в Петрограде заговорили об измене великой княгини Марии Павловны (Макленбург-Шверинской), окружение которой считалось, если верить характеристике начальника канцелярии Министерства императорского двора А. А. Мосолова, одним из самых популярных и влиятельных в Петрограде[1116]. При этом Мария Павловна находилась в оппозиции к императрице Александре Федоровне, считала, что последняя дурно влияет на императора, о чем прямо говорила французскому послу. Великая княгиня активно занималась благотворительностью, покровительствовала искусствам, однако ее немецкое происхождение перевесило все добродетели. В марте появилось обвинение в том, что она передавала немцам секретные сведения[1117]. Впоследствии, когда Февральская революция 1917 г. сняла цензурные ограничения, в журналах появился карикатурный образ Марии Павловны с фотокамерой в руках, снимающей из автомобиля крепостные укрепления. Нужно сказать, что в начале ХX в. увлечение фотографией быстро распространялось в высших слоях общества, фотолюбительницей, в частности, была и Александра Федоровна, однако в глазах малообразованных слоев фотокамера в годы войны казалась обязательным атрибутом шпиона.

Не обошла молва стороной и родную сестру императрицы великую княгиню Елизавету Федоровну. Ей, в частности, в вину вменялось то укрывательство в основанной ею Марфо-Мариинской обители своего брата принца Гессенского, то особое отношение в лазарете к раненым немцам. Первые слухи о том, что она отправляет в Германию собранные по благотворительности деньги, появились в Москве еще в августе 1914 г.[1118] В ноябре 1916 г. старший писарь Департамента полиции Семен Павлов провел наблюдение за настроениями рядовых и офицеров Западного и Северного фронтов, отметив, что отношение офицеров к Елизавете Федоровне не менее враждебное, чем к Александре Федоровне: «Ходят два слуха: во-первых, будто бы когда привезли зимой с фронта в 1915 году несколько вагонов раненых и не хватило полушубков и вообще теплой одежды, то великая княгиня Елизавета Федоровна приказала сначала раздать одежду австрийцам, так как они, дескать, более резко чувствуют холод, а наши солдаты привыкли, и перенесут; во-вторых, рассказывают о происшествии в офицерском госпитале: обходя офицеров, великая княгиня Елизавета Федоровна остановилась около одного австрийского офицера, тяжелораненого, который сильно грустил о своей семье. Выслушав его, великая княгиня сказала: „Не волнуйся, я о твоей семье позабочусь“. Рядом с этим австрияком лежал капитан русской службы, совершенный калека, который, слыша разговор Великой княгини с австрийцем, спросил: „А что же, ваше императорское высочество, о моей семье, которой я теперь не могу быть полезным, тоже я могу быть спокойным?“ На это ему великая княгиня ответила довольно холодно: „Да, о ней тоже позаботятся“. Офицер раздраженно ответил на это: „О семье его — австрийца — вы лично побеспокоитесь, а о семье русского офицера кто-то возможно побеспокоится, так знайте, что такого отношения мы, русские офицеры, не допустим и не простим вам“»[1119].