Мои миры - Салават Шамшутдинов

Весенний солнечный день. На деревьях начали появляться первые листочки. Дорога шла по высокому берегу Оки. Реки и противоположного берега не видно. Зато с левой стороны автобуса до самого горизонта, свежей зеленью, красовались берёзовые рощи. Какой красивый край! В Поволжье я бывал и раньше, но, вопреки бытующему мнению, оно мне не очень нравится. Однако эти места притягивали. Сын, несмотря на дальнюю дорогу, вёл себя на удивление спокойно. Для пятилетнего ребёнка дорога тяжеловата, но ни капризов, ни других неприятностей, отвлекающих меня от созерцания и наслаждения, не было.

Город показался чистым, а может, просто на улице были двадцатые числа апреля. Народ, наполнивший автобус в черте города, напомнил фильм «Девчата» — добрый, задорный. Особенной красотой отличались девушки. Я почувствовал себя человеком, вернувшимся в знакомый город через много лет. Словно раньше всё здесь знал, но за годы моего отсутствия произошли большие изменения. Выросло новое поколение. Странное чувство. Оно не оставляло меня всё время пребывания в этом Павлове. Ощущение дежавю. Постоянно преследовало чувство, что здесь я уже был, что всё это видел, только может быть очень давно.

Выйдя на привокзальной площади из автобуса, долго стоял и осматривался. Для меня всё здесь имело значение. Я всё время думал об отце. Думал не с радостью, не со злостью, просто смотрел и думал, что здесь он ходил, всё это он видел. Не знаю, что это было: то ли зацикливание, то ли глупость моего характера, но это было. Казалось, что мне до человека, который не принял в моей жизни никакого участия, кроме зачатия.

Солнечный день только разгорался и обещал быть сухим и тёплым.

Немного погодя, я постучался в дверь отцовского дома. Там, во второй половине, жили мои родственники, с которыми предстояло познакомиться. Что они за люди? Как меня встретят? Тем более что встреча наша связана с дележом наследства, а проще говоря, отцовской части дома. Забегая вперёд, хочу сказать, что они так и не поверили, что это не проделки моей матери, а дело рук третьих лиц. Ну, да ладно.

Я взялся за ручку двери. Как это обычно бывает в частных домах, дверь оказалось незапертой. Дядя и тётя, сидя за столом на кухне, пили чай. Увидев нас с сыном, они некоторое время молча смотрели на нас.

Познакомившись поближе, скоро нашли общий язык. На душе было так лёгко, как редко бывает при встрече с малознакомыми людьми. Малознакомыми? Но меня не покидало чувство, что я знал этих людей и раньше. И разговоры наши скорей похожи на разговоры людей давно не видевшихся. Ощущение внутреннего родства.

Мне предстояло также познакомиться и с той частью дома, где жил мой отец. Уже с улицы понял, что ничего радостного там не увижу. Войдя же в дом, был более чем удручён. Выцветшие обои двадцатилетней давности, старая металлическая кровать, кое-что из мебели тоже времён царя Гороха, древний приёмник и балалайка. Жильё человека, нет — место, куда можно прийти переночевать, да и то нечасто. Берлога. Мне вдруг стало очень грустно и обидно. Я даже не понял, то ли за него, то ли за себя. Захотелось поскорее выйти на свежий воздух. Но мы ещё некоторое время крутились в узкой комнате, непонятно зачем перебирая то пластинки, то сковородки. А меня постоянно преследовала мысль: «в чём же был смысл его жизни? Одинокий человек в нежилом доме. Умер, как и жил в полном одиночестве». Мне было тесно, душно там. Скорее на улицу, на свежий воздух.

Яркое солнце ослепило меня, едва вышел на крыльцо. Чистый воздух, бальзамом, наполнил грудь. Ещё не вскопанный огород уходил вниз за забор в овражек. Погреб с разваленным входом, словно разбомблённый блиндаж, сиротливо выглядывал из-за кустов.

Ближе к обеду мы собрались поехать на кладбище. Теперь автобус вёз нас по городу — то, тихо урча, катился под горку, то, напрягаясь, медленно-медленно забирался в гору. И уже в тот момент, когда всем казалось, что нам придётся вталкивать его в гору своими руками, автобус выкарабкивался на ровное место и весело побежал дальше, выдавливая из себя пассажиров на остановках. Ощущение дежавю снова не покидало меня. Ну, вот и наша остановка.

Раскидистые деревья за забором и бабульки с искусственными цветами характерно обозначали цель нашей поездки. Широкая дорожка за воротами уходила куда-то вглубь кладбища. Справа, недалеко от входа, стояла старая оградка. Два огромных тополя росли из неё. Среди корней деревьев ютились три могилки. Две сразу видно были старые. В них покоились останки моих деда и бабушки по отцу. А вот новая могилка со сравнительно свежим холмиком — могила отца. Маленькая тёмная фотография, словно случайно кем-то забытая, воткнута в трещину в дереве. «Здравствуй брат, — сказал дядя, — вот твой сын и приехал». Звучало как в кино. Прямо-таки возвращение блудного сына. Как будто это я всю жизнь от отца бегал, а не он от меня. Однако возражать не стал. Не то время, и не то место.

«Здравствуй отец, — хотелось сказать мне. — За всю жизнь мы не были более близко друг к другу, чем теперь. Здесь рядом твой внук, который никогда не знал тебя. Как много я мог бы сказать, но ты опять не услышишь, как не слышал меня всю мою жизнь». Да, хотелось так сказать, но он опять был чем-то нереальным, выдуманным. Казалось, могильный холмик должен был расставить всё на свои места, но получалось наоборот. Отец оставался вечным моим оппонентом. Я не знаю почему, но мне не хватало его. Может, если бы я хоть один раз увидел его, поговорил с ним, то этого было бы достаточно, чтобы развязать этот вечный спор, прекратить эту вечную невысказанную обиду. Забыть. Простить. Но теперь он оставался навсегда со мной помимо моего желания. «Я помолюсь», — сказал я дяде. Повернулся к могиле и после первых прочитанных слов молитвы ком подкатил к моему горлу, глаза налились слезами, и я не мог более выговорить ни одного слова. Я ощущал горечь и пустоту. Больших усилий стоило мне взять себя в руки.

Когда молитва была окончена, мы ещё посетили могилы моей тётки, которая была неподалёку в новой части кладбища, и брата, старшего сына моего дяди, погибшего при странных обстоятельствах при возвращении из армии. Когда подходили к могиле брата, дядя как-то вдруг изменился. В голосе появилась теплота и нежность. В то же время он весь сгорбился, словно на его плечи вдруг положили неимоверную тяжесть. Я видел, как