Мои миры - Салават Шамшутдинов

Не понимая, кому и зачем я мог понадобиться, натянул сапоги на голые ноги и побрёл к тумбочке дневального.

— Ты что, спишь? У тебя там клуб смыло, а ты всё спишь! — кричал в трубке голос моего капитана. Надо сказать, что служил я в клубе офицеров.

— Что случилось? — спросил я, спросонья не в состоянии понять, что ему надо, потому что в его вопросе уловил больше желание поставить меня в глупое положение, чем озабоченность чем-то происшедшим. Кроме того, выйти из казармы без приказа всё равно не мог.

— Ты что не слышишь, что творится на улице?

Через моё ещё спящее сознание стали прорываться какие-то непривычные звуки. На улице была гроза. Вроде бы, в этом не должно быть ничего необычного, но дело в том, что происходило это в Монголии, где гроза сама по себе дело необычное.

— Бегом ко мне за ключами и чтоб к утру в клубе всё было сухо! — продолжал кричать в трубке голос.

— Давно? — положив трубку, спросил я Йонаса, дневального, обречённо кивнув головой в сторону окна.

— Да уже с час, — ответил он, — А что ему надо?

— А! — махнул я рукой. Застегнув на шинели все крючки, пошёл к выходу. Йонас сочувственно посмотрел мне в след. Выйдя на закрытую часть крыльца, наткнулся на Рахимова. Это был второй дневальный, который должен был охранять казарму снаружи. Поправляя мешающий ему автомат, он тщетно пытался всматриваться через окно в то, что творилось на улице.

На улице март месяц. До весны оставалось что-то около недели. До лета на три дня больше. Весна в Монголии наступала, словно по расписанию, в середине марта и длилась ровно три дня. Потом наступало лето до середины октября.

Открыв дверь на улицу, окончательно проснулся. Там не просто шёл дождь. Было впечатление, что я вступаю в реку.

Вышел на улицу, словно попал в водный мир. С трудом узнавал место, где прослужил полтора года. Вместо пустыни Гоби, где располагался наш гарнизон, вокруг меня была даже не река — море. Как корабли, стояли казармы. Всё пространство освещалось невероятно сказочным светом. Он шёл не от редких фонарей, одиноко светившихся по одному у каждой казармы, он шёл отовсюду. Мало того, он был ещё и фиолетово-жёлтым. На небе одновременно светились не менее пяти молний. Причём, пока одна гасла, на её месте уже загоралась новая, занимая небесный купол от зенита до горизонта. Я видел в Монголии грозы и раньше. Они проходили примерно один раз за полугодовое лето. На улице вдруг резко холодало, да так, что временами изо рта шёл пар. Потом в течение получаса шёл проливной дождь, и уже ещё через полчаса была снова жара. Так, что если человек проспал этот час, то следов ливня он и не заметил бы. Но то, что я видел перед собой, было ни на что не похоже. Дождь не то, что лил из ведра. Это была сплошная стена воды. Самое удивительное, что грохота грома, как такового, не было. Был треск сплошной и непрекращающийся.

Я сделал шаг вперёд. Ливень принял меня. Поскольку заранее знал, что промокну до нитки, то это меня не волновало, и я мог спокойно наблюдать за тем, что происходило вокруг. Передвигаясь по щиколотку в воде, рассматривал завораживающую иллюминацию на небе. Было светло, как будто от сияния множества электрических ламп. Видимость великолепная, поскольку дело происходило в пустыне. Те немногие дома, что окружали меня, не могли ухудшить обзор. Создавалось впечатление, что нахожусь в партере на сказочном феерическом представлении. Размер зала: от горизонта до горизонта. Примерно километров тридцать. Сейчас мне кажется, что наверно, так начинался всемирный потоп. А тогда я просто шёл по пустыне ночью один, и мне даже не было страшно.

С тех пор видел не одну грозу в средних широтах. Были грозы, проходящие мимо, из которых широкие столбы молний били в землю. Создавалось впечатление, что гуляет по полям огромное животное на огненных ногах. Обычно от таких молний в деревнях сгорало несколько домов. Были грозы, катящиеся на меня, как многокилометровый и в высоту, и в ширину вал. Наверное, древние греки, видя такую грозу, воображали себе Зевса, несущегося на своей колеснице и разбрасывающего вокруг молнии. Но ту Монгольскую грозу я никогда не мог ни забыть, ни сравнить её с другими.

Я шёл, словно маленький катер в большом море, разрезая сапогами водную гладь. Когда, наконец, достиг домов, то постарался поскорее выбраться на асфальт, поскольку он был расположен несколько выше. Скоро мне пришлось разочароваться. Воды было столько, что не только плотная земля Гоби не успевала впитывать воду, но вода даже не успевала уходить с асфальтового покрытия через широченные пропуски между поребриками. Она переливалась через край.

Надо ли говорить, что к концу моего недолгого путешествия я был совершенно мокрый. Тщетно попытавшись убрать несколько луж и поставить под воду, льющуюся с потолка, вёдра, я понял бессмысленность этой затеи. Затем, резонно рассудив, что буду здесь убираться всю ночь или не буду делать ничего, то результат будет одинаковый, выбрал место поближе к батарее и лёг спать. Проснулся утром оттого, что услышал шаги и понял, что проспал. Времени на создание видимости моей борьбы со стихией не оставалось. Быстро вскочив, привёл себя в порядок. Вошёл капитан.

— Как дела? — спросил он, оглядывая помещение.

— Да всё в порядке, — ответил я, краем глаза успев заметить, что на том месте, где ночью была лужа сейчас оставалась еле заметное пятно. Всё высохло так, как будто никогда ничего и не было. После недолгих разбирательств капитан ушёл в штаб, а я вышел на улицу. Небо было как всегда чистым и безоблачным. Холодно. Ни ветра, ни миражей. Скучно. До лета оставалось несколько дней. До дома оставалось ещё полгода.

ПАВЛОВО НА ОКЕ

Я ехал в город, о котором знал и не знал. Город, о котором слышал с детства. Куда мечтал приехать в юности. Город, мечта моих детских грёз и цель моих детских проклятий. Город, с которым связана вся моя жизнь и в котором ни разу не был. Город, в котором жил мой отец. Отец, который никогда не видел меня. Человек, которому я обязан жизнью и который за всю мою жизнь ни разу мной не поинтересовался. Я ехал в город, который мог стать городом моего детства, со своим сыном. Ехал и знал, что не увижу своего отца, а мой сын своего деда. Он умер. Умер один в своём холостяцком жилище.