На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

видимо, следят, и если я повезу куда-то свой самиздат, то подведу других.

Прятать дома — где?

Жечь! А вдруг не придут, и потом будем ругать себя — столько труда пошло на перепечатку на машинке! Как сжечь западное издание «Украинского вестника»? Я не успел даже его прочесть — два дня как получил из Москвы.

Если придут, то арестовывать. А значит, если даже ничего не найдут, дадут срок и так — материала хватит.

Решили сжечь только то, что может навести на чей-нибудь след. Жгли долго — вся квартира в дыму (и где можно жечь в квартире с центральным отоплением, газом?).

Остальное запрятал, где попало — авось где-нибудь что-нибудь не найдут…

Утром условились, что Таня будет звонить. Встал вопрос, уносить ли ей самиздат. Но ее могли обыскать по дороге на работу. Они это практикуют.

Почти ничего не взяла с собой (а потом, конечно, жалела — не обыскали ведь!.. А если б обыскали, жалел бы я, что согласился отдать ей).

Я завалился спать. Разбудил звонок в дверь, типично нахальный.

Они вскочили, как бандиты, с испуганным и наглым видом. Почему-то они всегда имеют испуганный вид — бомбы, что ли, боятся? Но ведь пока в них не бросают бомб! Может, накачивают себе мужественность, самоуважение за опасную работу?

Начался шмон. Я ехидно комментировал действия лейтенанта у себя в спальне. Он отшучивался. Шмонал небрежно — они были уверены, что ничего не найдут, ни разу ничего почти не нашли, да и гарью сильно пахло. Посмотрели на ведро в туалете:

— Все сожгли?

— Да.

— Значит, было что жечь?

— Да, например, книги Тагора.

Они рванулись, как на мед,

На давний мой дневник…

Они оставили помет

На переплетах книг…

                  (В. Некипелов, «Баллада о первом обыске»)

Лейтенант лихорадочно перелистывал мой дневник 1957-58 годов. Зачитал кое-что вслух.

— А! Хотите манию величия мне приписать, в психушку посадить?

— Ну, что вы, Леонид Иванович! Не мы сажаем в психушки, а психиатры. И ведь вы здоровый человек!

Я-то помнил, что они, а не психиатры поставили мне диагноз «шизофрения» еще в 69-м году, когда вели следствие по Бахтиярову.

— Вы мечтали совершить переворот в математике и философии?

— Посмотрите на год дневниковой записи. Мне тогда было 18 лет.

— Да, да, вы правы! В этом возрасте все мечтают о славе…

— Нет, не все, но многие.

Разрывался телефон. Видимо, звонила Таня, звонили москвичи. Мне запретили подходить к аппарату.

Периодически раздавались радостные вопли — что-то нашли. Понятые, которые вначале ожидали оружия, разочаровались. Но, увидев гору нелегальщины, воспряли духом — интересно все же, «живой антисоветчик». Один стал потихоньку от обыскивающих почитывать обнаруженное. Стал смотреть на меня сочувственно. Но увидев «Украинский вестник», изданный на Западе (!), опять нахмурился — значит, в самом деле враг.

Я специально для него затеял спор с лейтенантом о Сталине, 37-м годе и т. д.; так сказать, «антисоветская пропаганда» на дому, среди КГБ и понятых.

Из школы пришел старший сын Дима. Он посмотрел на «товарищей» и сделал вид, что ничего не понял. Я шепнул ему, чтобы позвонил маме — надо всех предупредить.

Я ждал, что Таня бросит работу и приедет: вдруг не дадут попрощаться, а потом жди-дожидайся свидания в тюрьме.

Мой лейтенант понял, что в моей комнате ничего интересного не найдет. Много детских сказок, игр, обилие папок с надписями: «История игр», «Психология игр», «Миф и игра» и т. д. Он просматривал страницу за страницей и скучал. Одну папку отложил в сторону. Это была рукопись Михайлины Коцюбинской о Шевченко.

Я попытался уговорить не забирать:

— В ордере на обыск сказано об антисоветской и клеветнической литературе. А это филология, не содержащая ничего связанного с советской властью.

— На всякий случай мы проверим. А Коцюбинской мы отдадим.

— Неудобно как-то. Все-таки родственница самого Михаила Коцюбинского и полководца гражданской войны — Юрия. Совсем недавно шел фильм «Семья Коцюбинских». Вдруг на Западе узнают, что Вы обвиняете в антисоветчине «семью Коцюбинских».

— Ничего, ничего, Леонид Иванович. Запада мы не боимся.

(Но как еще боятся, если сначала шантажировали, а потом просили не сообщать на Запад о том, когда и как нас выпустят.)

Взял книгу Шевцова с моими многочисленными замечаниями, с таблицей героев.

— Вы так внимательно читаете Шевцова? Зачем?

— Интересный писатель.

Отложил в кучу «изымается». Я опять запротестовал:

— Вы имеете обыкновение не отдавать. Но это официальная книга, зачем же брать?

Взял папки с записями о Шевченко и, почти не проглянув, «изъял».

— Зачем вам записи о Шевченко?

Он просмотрел и прочел, рассмеявшись:

— «Даже Тычина, продавший Украину, культуру, в день своего 75-летия сказал о Петре I: — Срать я хотел на этого тирана в ботфортах!» Он так сказал?

— Да, когда ленинградская писательская организация вручила ему значок Ленинграда с Медным всадником. Согласитесь, для украинца это не очень симпатичный подарок.

— Почему?

— После Полтавской битвы Петр затопил в крови мирного населения город Батурин. А потом на костях казаков построил Петербург-Ленинград.

— Откуда вы это знаете?

— Читайте «Кобзарь» Шевченко.

Вдруг вопль подполковника Толкача.

Все бросились туда. Я остался — ну что с того, что еще что-то нашел…

Толкач позвал и меня — думал, что удастся меня ушибить найденным тайником.

Тайник примитивный. Из фанеры и досок я сделал полки для книг. И в две из них вложил кое-что из самиздата, отнюдь не самое опасное. Когда я уезжал в Одессу, жена сделала уборку, и одна из досок немного отошла. Надо ж было, что именно самиздатская полка! Как часто подводят именно случайности…

Толкач лихорадочно перебирал бумажки.

— Ага! Статья о том, как сделать печатный станок! Хотели типографию сделать?

— Да нет. Это я переписал из журнала «Химия и жизнь» о том, как до революции печатали подпольники. Я хотел написать статью о том, как им трудно было. (Слава Богу, не обнаружили, что почерк Клары Гильдман.)

— Листовки!?

— Ничего антисоветского. Одна — призыв к Шостаковичу поддержать советских политзаключенных, вторая — к Косыгину о Григоренко, Габае, Джемилеве.

— А чьи листовки?

— Это два студента разбрасывали в ГУМ’е в Москве.

— А у вас откуда?

— Я там был, заходил купить кое-что.

Толкач прочел листовки. В самом деле, ничего антисоветского. Все же позвонил в КГБ, чтоб прислали фотографа. («Ага, хотят устроить шумную кампанию в газетах. А для обывателя «тайник» — лучшее свидетельство о «злобных» и «хтрых» врагах. Они сфотографировали в доме у Светличного стену, украшенную украинской оригинальной мозаикой как «показатель украинского буржуазного национализма».)

Остальное его не