Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов

его жизни она была тремя кругами, разного объёма и цвета. Выбираться из кругов не умел, как бы не желала этого Вселенная. Да и нужно ли, если чувствуешь, что за кругами лишь пустыня?!

Услышал вдалеке хруст ветки, и он уже бежит, будто дикарь горит своей добычей. Деревья все лежали, приходилось много прыгать, но в сто прыжков до цели добежал.

Анастасия, обессиленная и выжатая, лежала в камнях, в обломках их алтаря. Да, именно в этих обломках дрожит она сейчас, трепещет, бедняжка, но художник облегчённо выдохнул, ведь, главное, что жива.

Она была в сознании, но телу мешали обломки. Руки придавлены камнями, и, если бы не Арлстау, то шанса выбраться у неё не было!

Плечами сдвинул камни с её рук, и она не пискнула, лишь сквозь боль улыбнулась.

–Ты пришёл… – зашептала она и потеряла сознание.

Жаль, что лишь на несколько секунд.

Когда извлекал её из обломков, молился, чтобы ребёнок был жив. Молитва никем не услышана, но ребёнок был жив.

Пальцы его возлюбленной были раздавлены, тело изранено, изломано, обломков много, и надо что-то делать.

Не пискнуть не получилось, когда он, пусть и бережно, извлекал крупные обломки из её тела. Было больно. Могла в каких-то моментах стерпеть, но не очень-то этого хотелось, поэтому кричала так сильно, как только могла!

Художник кое-как извлёк кисть из промокшего кармана, сжал её в зубах и провёл ею по рукам Анастасии, и боль отпустила её из костлявых пальцев и, словно с тоскливой улыбкой смотрела за тем, как зарастают раны на коже.

Тело исцелилось также стремительно, как было с руками Данучи. Ребёнок в животе тоже был живучим, как родители – каким-то чудом он остался жив.

«Жаль, что на мне кисть не сработает!» – съедал на ужин мысль свою Арлстау…

Прошёл час, они сидели у костра, у статуи художника – под его коленом, чтоб не бояться непогоды. Жевали фрукты, что нашёл Арлстау и думали о том, что делать дальше.

«Ни крыши нет, ни дома. Ни души Анастасии не слыхать нигде, и душа Данучи молчит. О душе луны можно забыть – из кинжала не выбраться, потому не важно, кем будет найден он…». – набор мыслей Арлстау! Знал бы он, кто найдёт его…

У Анастасии мыслей тоже веер, но главная – одна: «Как ему рассказать обо всём?!» …

Снег ушёл и пришёл дождь, но тоже был краток – не сумели стать вместе проточной водой. Он тоже, как и всё на свете, закончился, и наступила полная тишина, и ни одной живности не было слышно, хотя она на острове была.

Тишина не пугала, но художники, сами того не замечая, глядели во все стороны, будто ждали очередного врага. Но все враги повержены, остались лишь те, что внутри них.

Внезапно для обоих, раздался страшный крик в глубине поваленных деревьев. Это был крик о помощи, хоть слов не разобрать. Оба героя синхронно обернулись на него – обоим стало жутко.

Художник мог поклясться, что этот крик принадлежал Анастасии, но с этим не было согласно её мнение. Анастасия считала, что ничем на неё не похоже – это, как вкусно и безвкусно, как бархат и хрипота.

Спорить бесполезно, и Арлстау не стал, но тревога засела под сердцем…

Спать легли рано, на чьи-то лохмотья, что успели высохнуть у костра. Чувствовали себя бродягами, но счастливыми. Говорили лишь о хорошем, о плохом не хотелось. Решили отвлечься от всего, от всех бед мира, что устроил сам мир.

Кто знает, быть может, это последний вечер и последняя ночь в их жизни, и ею нужно наслаждаться, а не вспоминать о нераскрытых секретах и печалях, о которых лучше думать, когда ничего уже не станет…

Подставляла шею под нежность, а руками обнимала его. Пыталась ими остудить его пыл, принести успокоение. Старалась не думать о том, что он без души. Верила в то, что не вся душа его была в луне…

Художник дышал любимой женщиной, старался не думать ни о чём. Так хотелось забыть всё, что было и начать новую жизнь, с чистого листа.

Забыть невозможно и думать ни о чём тоже, и он поделился с ней всем тем, что произошло с ним после цунами – как умер во второй раз; как был во сне своей собственной истории, с которой вышел в путь; как выбрался из сна; как плыл до берега; как на берегу упал; а в конце спросил её:

–Может, я уже умер, и это всё нам только кажется?

–Нет. Мы живы! – ответила уверенно она.

Считала, что всё, что ты способен видеть, слышать и чувствовать это и есть настоящее, а иллюзий не существует. Даже, если ты умер, ты всё равно, жив.

–Я тоже умерла, когда волна ударила меня, мне тоже снился сон. Я стояла на горе и мне нужно было прыгнуть с неё вниз, но я не могла, мне было страшно. Я бы и не прыгнула, если бы кто-то не толкнул меня в спину…

–То есть, мы никогда не сможем умереть?

–Да, – ответила она с улыбкой, и в улыбке было счастье. – Мы ведь сможем любить друг друга тысячи лет?

–Да, мы сможем! – уверен был художник. – Нам всё с тобой по силам!

На минуту утонули своим счастьем в палитре костра. Прижались друг к другу, глядели в него безотрывно и чувствовали себя самыми счастливыми на свете!

–Творить можно без полотен и кистей. – принесла ему открытие Анастасия.

–Откуда знаешь? – удивился он.

–Пока ты спишь, я становлюсь полноценным художником! – сразила наповал первым же словом и продолжила в той же манере. – Могла и начинать, и завершать! Вела себя, как ребёнок – рисовала малое. Цветы, ручей, песок, душа волны особенно прекрасна. Не знаю как, но у меня всё это получалось рисовать лишь мыслями и эмоциями. Представляешь? Ни кисть не нужна, ни полотно, и убить такую душу невозможно!

–Представляю, – ответил он честно и понял, почему так долго спал…

Затем она рассказала ему о том, что возможно нарисовать душу времени, усыпить стрелки часов, организовать им ловушку, если он только пожелает.

Художник начал представлять, в какой момент времени желал бы вернуться. Первая мысль о том дне, когда нарисовал душу Леро, потом вспомнил момент, когда вышел из дома с мыслями, что похожи на тупик, затем два дерева до небес. Город Ирон пришёл в голову позже, и очень захотелось заново прожить все встречи с его Анастасией

Что-то защемило в груди, и он представил, как