Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев

На Феофане и задержался сейчас взгляд светлейшего князя.

– Что скажешь, святой отец? – спросил он. – Чего Синод мыслит?

Феофан сцепил пальцы на своем увенчанном змеиными головами посохе.

– Покойный, вечнодостойныя памяти Петр Алексеевич… – сказал он, – не оставил завещания, в котором выражена его воля. Это прискорбно. Но он ясно указал свою монаршею волю. Торжественно короновав супругу, он ясно и недвусмысленно указал, кому надлежит унаследовать трон. Он говорил об этом и мне, своему верному слуге.

Перебивая его, возмущенно зашумели сторонники юного Петра Алексеевича. Послышались голоса о первородстве одиннадцатилетнего великого князя – прямого внука императора.

Меншиков не останавливал говоривших.

Краем глаза он наблюдал, как входят в залу подвыпившие офицеры гвардии и безбоязненно рассаживаются между сенаторами.

– В проруби этого супротивника матушки-императрицы надобно утопить! – наклонившись к своему товарищу, проговорил один из офицеров.

– Нужда есть в прорубь волочить… – учтиво икнув, ответил товарищ. – Можно и на месте голову разрубить, чтобы поумнела маленько.

И хотя негромко переговаривались офицеры, но пьяный разговор слышали все. И никто не решился прикрикнуть на них.

– Добро было бы все-таки возвести на престол Петра Алексеевича… – задумчиво сказал князь Дмитрий Михайлович Голицын. – А за малолетством оного поручить правление императрице Екатерине вместе с Сенатом. Тогда бы и опасности междоусобной войны избежали…

Великим дипломатом был пятидесятидвухлетний Гедиминович – киевский губернатор Дмитрий Михайлович Голицын. Как и покойный император, смотрел он на Запад, но в реформах видел совсем другой смысл, считал, что реформы должны делаться не ради переделки державы, а во благо и для укрепления государства. Почему Петр не отрубил ему голову, не понимал и сам Дмитрий Михайлович. Но – и небываемое бывает! – роскошный, спадающий на плечи парик украшал сейчас неотрубленную голову, а на груди сияли ордена.

Великим дипломатом был князь Дмитрий Михайлович, но и граф Петр Андреевич Толстой тоже в дипломатии толк знал…

– Князь Дмитрий Михайлович, неправо ты рассудил… – возразил он. —

В империи нашей нет закона, который бы определял время совершеннолетия государей. Как только великий князь будет объявлен императором, весь подлый народ станет на его сторону, не обращая внимания на регентство. При настоящих обстоятельствах империя нуждается в государе мужественном, твердом в делах государственных, каковой умел бы поддержать значение и славу, приобретенные продолжительными трудами императора…

Толстой говорил долго, расписывая, что все необходимые государю качества счастливо соединились в императрице Екатерине… Гвардейские офицеры одобрительно кивали – не напрасно гарнизону, не получавшему жалованья шестнадцать месяцев, было обещано полное удовлетворение.

И хотел возразить князь Голицын, сказать, что Петр Андреевич не столько за империю переживает, сколько за свое собственное будущее, но поостерегся… И правильно сделал. Уже не пьяная болтовня офицеров, а рокот барабанов донесся в залу с улицы. Это выстраивались на площади оба гвардейских полка.

– Кто осмелился их привести без моего ведома?! – побагровев, закричал князь Репнин. – Разве я уже не фельдмаршал?!

– Я велел полкам прийти сюда! – безбоязненно ответил генерал Бутурлин. – Такова была воля императрицы, которой обязан повиноваться всякий подданный, не исключая и тебя, фельдмаршал.

В рокоте барабанов потонули последние разногласия.

Перебивая друг друга, сановники начали умолять Екатерину, чтобы не сотворила их сиротами, не отказывалась бы от престола, а взяла бразды самодержавного правления в свои ручки.

Екатерине недосуг было. Все эти дни разрывалась она между постелями умирающего мужа и внезапно заболевшей дочери. Лицо ее с широкими черными бровями вразлет, с большими глазами, опухло от слез.

Когда Екатерину уведомили, что императрицей будет она, ее величество только кивнула. Всего пять минут назад, задрожав в беспамятстве от злого рокота барабанов, умерла следом за отцом шестилетняя цесаревна Наталья…

Вот так, под грохот барабанов, и взошла на русский престол ливонская крестьянка, служанка мариенбургского пастора Марта Скавронская. При штурме города ее захватили солдаты, у солдат выкупил фельдмаршал Шереметев и перепродал потом Меншикову. Уже от Меншикова она попала к царю и стала его супругой. Воистину – и небываемое бывает! – теперь она сделалась императрицей, властительницей страны, солдаты которой насиловали ее в захваченном Мариенбурге.

Когда Л.Д. Троцкий и В.И. Ленин говорили, что и кухарка должна уметь управлять государством, они ничего не придумали. У нас уже была портомойка, которая оказалась на русском троне, – это Екатерина I.

Дивились преображению и «птенцы гнезда Петрова», и тайные приверженцы русской старины… Но и те и другие слишком хорошо знали, что и небываемое очень даже часто бывает в перевернутой вверх дном державе… Только удивлялись себе – как-то спокойнее стало всем, когда был совершен выбор. Словно отпугнутая рокотом барабанов, удалилась тень царевича Алексея, замученного на пытке в Трубецком раскате Петропавловской крепости шесть лет назад. Свиваясь серой поземкой, закружилась среди строительных лесов, среди груд кирпичей, злою обидой царапая лица прохожих…

Сюда, в Петропавловскую крепость, и принесли 8 марта гроб с телом императора.

– Что се есть? До чего мы дожили, о россияне?! Что видим? Что делаем? – заламывая руки, голосил Феофан Прокопович. – Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение?

Открытый гроб с телом императора стоял на том самом месте, где и надлежало ему быть опущенным в землю, но пока Петропавловский собор существовал только в чертежах архитектора, и невысокая кладка стен не укрывала даже от метели, рассыпавшей по лицу мертвого Петра снежную пыль…

Когда Феофан закончил свою речь, тело государя посыпали землей, гроб закрыли, разостлали на нем императорскую мантию и оставили на катафалке под балдахином посреди недостроенной церкви. Долгие шесть лет предстояло оставаться Петру непогребенным посреди построенной им столицы.

Свои несчастья всегда кажутся страшнее, чем несчастья других, свои трудности, свои проблемы – более серьезными и важными. Так уж устроен человек, такова его природа, и отчасти это свойство человека переносится и на отношения его к своей стране, своей Родине.

Многие страны во второй половине минувшего тысячелетия пережили череду кровопролитных войн и бурные социальные катаклизмы.