Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Однако не только площадь была заполнена множеством теней. На плоские крыши поднялись женщины Вау. Дети свисали цепочкой, взобравшись на городскую стену с двух сторон, их босые ноги торчали и свешивались на покрытых грязью и солью грубых стенах. В сердце площади высился негр-великан, палач, перед круглым пнем из корня пальмы, приготовленным для зверской операции усечения — его оторвали от своих основ и приволокли сюда из далекого оазиса еще до того, как шанкытский кади предложил сделать из него гильотину для рубки голов непокорным и казни грешников.

Судья стоял напротив пня гильотины, а за ним вился хвост учеников — подмастерья и помощничек, ловивший мудрые суждения из уст кади и спешивший занести их тростниковой палочкой в желтый свиток и не уронить при этом.

Прибыл караул, волоча за собой обвиняемого-узника, впереди всех шел старшина. Кади словил выражение скрытого удивления на лице дервиша. Неожиданно заметил он блеск, несмотря на плотный сумрак. С лица сошли выражение боли и бледность, проявились некие новые, неясные до конца черты. Кожа была полированная, словно смазанная отменным маслом фараонской оливы, которое привозили купцы со стороны гор Нафуса. В глазах горел скрытый блеск. Блеск радости и приближения избавления. Даже косой его глаз выдавал счастье. На его губах кади усмотрел неясную улыбку. В улыбке не было ни язвительности, ни злобы. Это была чистая улыбка, далекая, обращенная не к земным тварям. Да. Она не содержала вызов. Она была не от мира сего. Однако кади, не знавший марабутов и суфийские братства, шанкытский кади, до сего дня не сталкивавшийся ни с дервишами, ни с суфийскими маджзубами, двинулся к своему узнику и возбужденно спросил:

— Чего улыбаешься?

Дервиш не ответил. Он глядел внутрь себя, куда вверил свое сердце, и странная улыбка продолжала играть на его губах, охватывая все его лицо. Некоторое время кади следил за выражением, но вопроса своего не повторил. Один из его помощников приблизился к нему и прошептал что-то на ухо. Слушал он внимательно, а потом повернулся к узнику и спросил:

— Все законы гласят, чтобы у осужденного было испрошено его последнее земное желание. Однако султан обязался исполнить для тебя любое твое пожелание, как бы оно ни было огромно и невозможно. Я полагаю, он совершил это по особой просьбе твоей подруги-принцессы. Ну, высказывай все, будь уверен, твое пожелание будет…

Ангельская улыбка померкла на лице дервиша. Она растаяла и исчезла совсем, на ее месте возникло мирское напряжение, вернулась земная тягота, глаз возопил о несчастье и… Возник гнев, потом… неожиданно Муса разразился истерическим, разнузданным смехом — нечто дьявольское проявилось вдруг вместо величественного божественного выражения, которое совсем недавно носило лицо. Дервиш вновь стал земным, мирским, отчаявшимся существом. Никто не понял связи этого преображения с вопросом о последнем желании. Никому не было суждено нащупать соотношение между ними и вечностью.

Все остановилось.

В этот момент глашатай штурмовал толпу, прорезал круг, сомкнувшийся на площади возле обвиняемого, и встал перед кади. Он опустился на колени, помощники ловили его сбивчатое дыхание, обменялись быстрым взглядами с Бабой в окружавшем всех полумраке.

— Вот доказательство! — заявил глашатай. — Дервиш не убивал Тимит, потому что убил ее имам!

Воцарилось гробовое молчание.

Люди слышали дыхание друг друга, слышали, как бьется сердце каждого соседа на площади. Они почти что слышали звучание мыслей, крутившихся в головах у всех.

Голос судьи прорезал тишину:

— Имам?!

— Да.

— Где твое доказательство?

— Я видел, как он выходил из дома покойной на заре в день преступления. Он спешил к своему жилищу и тащил с собой под мышкой что-то, думаю, коробку с драгоценностями.

— Удивительно. Ты — слепой, как же ты его мог видеть?

Глашатай молчал мгновение, взял передышку, потом ответил:

— Да. Я мог видеть.

— Видеть воочию?.. Это что? Еще одна загадка из загадок колдунов?

— Я жил в пещере мрака сорок лет, — заговорил глашатай болезненным голосом, — а когда небеса спустили свет в мое зрение, я увидел убийцу. Я закрыл глаза еще раз, чтобы исполнить обет, который дал себе, я дал обещание небесам, чтобы глаза сорок дней находились под повязкой, чтобы вернуть здоровье, вернуть себе зрение. Однако ты отказался помедлить сорок дней, и я решил обменять истину на зрение, принести в жертву свет во имя дервиша. Что толку, если приобрету я зрение, когда ты отрубишь голову дервишу на этой плахе? Мрак застенка жесток, почтенный судия, однако гибель дервиша — более жестокий мрак.

Одним движением он сдернул лисам. Наложил обе свои дружащие руки на повязку на лбу.

Поднялся с обнаженной головой и раскрытыми глазами. Повел головой по лицам присутствующих, повторяя как сумасшедший:

— Вот ты, господин судья. А это твоя голубая одежда на плечах твоих. Вон он твой почтенный помощник, держащий свиток и калам из тростниковой палки. Вот Кериму — старшина караула. А это — дервиш в одежде, испачканной кровью, жиром и грязью и… Вот она, плаха из пальмы. Что еще, что ты хочешь, какое другое свидетельство о сошествии света божия в мои зрачки?

Шум пошел кругом.

Кади закричал, отдавая приказ караульным:

— Схватите имама! Приведите имама, скрученного крепкой веревкой!

Он закружился нервным шагом по пятачку. Чувствовал, как небесный удар поразил его судейскую совесть, задел его слух и честь судьи. Он замотал своей отрубленной культяпкой в воздухе, приказал палачу:

— Отпусти на волю этого несчастного!

Женщины племени заголосили радостно вокруг.

Шум охватил толпу.

Рассвет разлился по небу. Свет озарил все вокруг, осветил площадь. Ночь отделилась ото дня, небеса прервали свое слияние с пустыней.

Старшина караула развязал веревку на дервише. Эта грубая веревка была вся вымазана кровью. Эта зверская веревка из пальмового мочала была пропитана кровью дервиша.

Радостные клики женщин продолжались.

Караульные вернулись. Они отвели кади в сторонку и зашептали ему на ухо что-то весьма важное. Кади помрачнел. Нахмурившись, он с опущенной головой отошел от своих помощников. Поднял голову, направил взор на толпу, сделал заявление, словно выругался:

— Имам тоже был убит вчера!

В тот момент, когда кади проронил свое предложение, дервиш подскочил и обрушился на глашатая. Безумство брызгало из его глаз. Пена появилась на губах, слюна брызгала изо рта. Он свалился на голову своему избавителю, обхватил его шею обеими руками в зверском намерении задушить его, вторя голосом, преисполненным гнева:

— Дурак! Глупец! Кто тебе сказал, что я жить хочу? Кто тебе сказал, что я жажду среди зверей остаться? Ты что, зрение свое вернул, чтобы разум потерять, несчастный? Оставался бы зрячим. Ты же был зрячим, а стал — слепым! Ты теперь слепой! Слепой ты!