Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Ветер жестоко толкал его вперед, к этой могиле, своими жестокими, буйными налетами с юга.

На груди прожилка он заметил цепочку отвратительных червей, медленно расползающихся из чрева шатра наружу, однако запаха разложения не ощутил. Запах уносился ветром и летел в противоположную сторону.

Он преодолел нетрудную песчаную преграду и отдернул край шатра. Взгляд его остановился на бурдюке. Тело вытянулось и лежало в правой половине палатки. Голова была повернута к востоку, в сторону молитвы верующих, а ноги тянулись к опорному шесту. По земле вокруг тела растекся гной. Смесь жира, крови, праха. Над жидкостью хлопотали тучи толстых мух, больших и зеленых.

Все тело было покрыто червями.

Ползучие гады вылезали из синего открытого рта, убегали в полость носа, лезли из обеих ноздрей вверх, в пределы глазниц. Левый глаз был открыт, над местом, где должен был быть правый, нависала полоска лисама, насекомые копошились в пустой глазной впадине, давно погасшей, и глодали пустую оболочку, которая когда-то тщилась в темнице мрака и вечного сна выйти на источник света, узреть уголек костра и свет светила.

На открытых частях тела лежал гной, сочился меж пальцев, нервно схвативших пригоршни песку и сейчас не желавших с ним расставаться, а также — на обеих ногах, погруженных в почву.

Рядом с пяткой правой ноги он увидел ее голову. Голову мерзкой змеи, напряженно уставившейся в него глазами, в то время как свое безобразное тело она прятала в землю. Он почувствовал, что его затрясло. Инстинктивно он выпрыгнул наружу. Схватился за палку, валявшуюся в земле рядом с кучкой дров. Вернулся внутрь шатра. Он лишился рассудка. В груди разгорелась безумная жажда мести. Мести Древней, это чувство он унаследовал от предков в виде непреходящего завета, неизвестно как наполнявшего его кровь и бившегося там всю жизнь. Мести той твари, которую предал прародитель, ввергнув во грех и соблазнив комочком греха, чтобы прописать над ней проклятье изгнания и убожества со всем ее приплодом навечно…

Когда он вернулся, обнаружил, что она вытащила из песка наружу свое тело и подняла голову, изготовившись к самозащите. Он обрушил палку ей на голову. Продолжал бить и бить, пока та не превратилась в кровавый комок. Однако он не успокаивался. Вечная ненависть учила его, что змея не умрет, пока не расчленишь ее тела на части, отделишь голову от тела. Она будет притворяться мертвой, а когда человек оставит ее, то будет преследовать, пока не ужалит при первом же случае. Если бы не эта ее хитрость, она ни за что не смогла бы обмануть прадеда, украсть у него рай.

Он подцепил тело на палку и поднес к ближайшему камню неподалеку от шатра. Уложил окровавленную голову на плоскость камня и отчленил ее от тела серией последовательных ударов другого, обоюдоострого камня. Капли крови покрыли руку, брызнули и оставили следы на его одежде. Он выкопал острым камнем ямку, бросил в нее мерзкую бесовскую голову и насыпал сверху земли. Протянул руку к плоской веревке тела, поднял его за острый хвост.

Дрожь охватила его, но он с собой справился, успокоил встревоженную душу, говоря себе, что обезглавленная кобра есть всего лишь липкий и скользкий, мерзкий канат из мяса.

Он вернулся в шатер, бросил гадкую плеть рядом с трупом. Туча мух шарахнулась в стороны, вверх поднялось удушающее ядовитое облако запахов смерти. Он вышел, шатаясь. Рухнул наземь рядом с очагом, его вырвало. Он почувствовал, что все внутренности ринулись вверх, наружу, к горлу…

Солнце скрылось за тучу пыли, однако диск продолжал просвечивать время от времени сквозь эту движущуюся пелену. Солнце покрыло большую часть подлежавшей ему дороги дня и начало склоняться к закату.

Он навалил кучку дров над обоими трупами. Зажег огонь. Вышел из шатра и остался глядеть. Дыма он не увидел. Ветер раздувал огонь, показались жадные языки пламени, они извивались и расползались по всем краям палатки, наподобие змей, когда те встревожены и готовятся к агрессивному броску. Пламя разгоралось, устремлялось в небо. Вся палатка принялась гореть, погружаясь в огонь. Сбежался народ.

Однако дервиш ничего не видел, не слышал, не отвечал на вопросы. Огонь, наконец, угас, он приблизился к куче праха. Долго вглядывался в затухающий очаг. Волны ветра продолжали ворошить угли, выхватывая мелкие и кружа ими повсюду. И никто не обратил внимания на сдавленное печальное шипение, в чем-то схожее со вздохами, жалобами на боль и стонами, исходившими из большого, черного угольного шара в костре, про который только он сейчас знал, что это — череп замолчавшего глашатая. Никто в сумрачной мгле и не почувствовал, что его жаркие слезы — те капли, что сочатся из глазниц, тщась оросить влагой раскаленные кости, в попытке носителя бывшего разума ответить всем лихорадочным призывам жалобными стонами, смешанными со вздохами горькой радости.

«Вода! У тебя нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Тебя не опишешь — тобой наслаждаешься не понимая, что ты такое. Ты не просто необходима для жизни, ты и есть жизнь».

Антуан де Сент-Экзюпери «Планета людей»

Говорили, будто исчезновение глашатая есть самое лживое надувательство и бездоказательное колдовство.

Дело приоткрылось, когда девицы племени занялись устройством бурной вечеринки в знак ликования по поводу исхода «судьи смерти» с равнины, которую почтила неожиданно своим присутствием госпожа принцесса. Другие рассказывали, будто такая честь являлась паролем, который стер скрытую твердыню, возведенную глашатаем для Ухи перед его гибелью. Эта волнующая повесть подтверждает, что стройная племянница Ухи прибегала к помощи колдовства, чтобы завладеть им, накинув на него сеть из песен, и она организовала обетованную вечеринку именно с этой целью. Но она не связывала себя деталями и пренебрегала строгим следованием всем правилам и обрядам, и тут волшебство повернулось против него. Джинны воспользовались ошибкой. Они обрушились на Вау и в мгновение ока окружили принцессу. Визит получился зловещий, в результате чего Тенери вернула Уху, он впал в недуг и вновь превратился в ее раба.

Однако такой удар не отягчил положение стройной упрямицы.

Она отправилась навестить дервиша в шатре его негритянки-кормилицы. Старуха жаловалась на боли в суставах, ослабевшее зрение и исчезновение дервиша из дома. Она сказала:

— Он здесь не живет. Он обитает повсеместно, только не здесь. Он живет во всяком доме, только не в своем. Если бы он так не делал, не назывался бы дервишем. На все воля божия!

Солнце на несколько пядей поднялось на горизонте поверх далекой восточной гряды. Она ушла, и на просторе он вдруг преградил ей дорогу. Улыбнулся и сказал:

— Говорят, что ты меня ищешь!

Его догадливость удивила ее. Она никому не высказывалась о своем намерении навестить его, а он появился вдруг со стороны, противоположной той, где находился шатер его кормилицы. Она улыбнулась ему:

— Как это ты узнал?