История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания - Иван Шишков

Осуществленная выше реконструкция научной программы Ньютона дает мне основание заключить, что для ее адекватного понимания следует иметь в виду тот общий фон, контекст, в котором она создавалась и развивалась. При этом важно иметь в виду, учитывая особенно дальнейшую судьбу идей Ньютона в истории науки, что на самом деле за всей эмпирико-математической, физической конструкцией Ньютона стояла метафизическая гипотеза, — вера в вездесущего и премудрейшего существа — которая использовалась в качестве «строительных лесов» при воздвижении здания классической механики. Подобно тому, как при завершении строительства эти «леса» убирают и перед человеческим взором предстает лишь одно законченное здание, в таком же «голом», чистом виде, очищенной от «метафизического хлама» предстала перед научными кругами конца XVII и особенно на протяжении всего XVIII столетий ньютоновская механика. Именно этим обстоятельством, по-видимому, можно объяснить сложившийся в истории науки образ Ньютона-ученого эмпирика, экспериментатора и индуктивиста.

Но еще в большей степени формированию такого образа способствовали вначале ученики и последователи Ньютона, а затем проводники и идеологи ньютонианства, среди которых самыми активными оказались французские просветители. Именно они, ухватившись за методологическую сентенцию Ньютона: «гипотез я не измышляю», развили ее в известный лозунг: «Физика, берегись метафизики!» и направили все свои усилия, предвосхитив тем самым будущих позитивистов, на изъятии из науки метафизики и превращении последней в методологию.

В истории науки XVIII век обычно характеризуют как век острой борьбы между картезианцами и ньютонианцами. Однако в ходе этой борьбы и дальнейшего развития науки всё более выявлялись единство и общность идей Декарта и Ньютона. Этому во многом способствовала классическая атомистика, соединившая корпускулярную физику Декарта и монадологию Лейбница. А в качестве общего плацдарма, на котором осуществлялся этот синтез, выступило ньютонианство. Но само оно смогло выполнить эту синтетическую функцию лишь после того, как вышло за рамки физической науки и науки как таковой и было возведено в статус философии и общей методологии науки.

Эта трансформация идей Ньютона за рамки механики осуществлялась в первую очередь благодаря деятельности Вольтера, у которого «классическая механика стала явным элементом цивилизации»[619]. Очевидная для научных кругов времен Ньютона мысль об абсолютной сводимости законов природы к законам классической механики в XVIII в. была обобщена и перенесена на социальную сферу. В социальной философии французских мыслителей А. Сен-Симона и Ш. Фурье социология превращалась в социальную физику, методологическим основанием которой явилась механика Ньютона. Так, Фурье утверждал, что в обществе действуют те же самые законы механики: подобно тому как во Вселенной тела стремятся друг к другу согласно законам всемирного тяготения и притяжения, в человеческом обществе люди стремятся друг к другу по законам притяжения и отталкивания по страстям. Сен-Симон же выдвинул идею о необходимости объединить усилия философов и естествоиспытателей для создания новой философской системы, представляющей собой экстраполяцию ньютоновой механики на всю сферу человеческих знаний.

Чем же можно объяснить грандиозный успех, триумф классической механики, чем она очаровала европейские умы в классическую эпоху? Думается, что своей грандиозностью, всеобщностью, завершенностью и, что самое важное, рациональной простотой, в которой новоевропейские ученые усматривали единственную цель науки. В классической науке ньютонова механика была единственной фундаментальной теорией, полностью отвечавшей критериям «"внешнего оправдания» и «"внутреннего совершенства». Такими достоинствами как раз обладал самый всеобщий закон природы — закон всемирного тяготения. Во-первых, он находился в строгом согласии с результатами явлений; во-вторых, содержал минимальное число допущений, предположений, посредством которых объясняется максимально предельная предметная область, каковой являются все физические явления, как небесные, так и земные. Лаплас, говоря об этом преимуществе закона всемирного тяготения, писал: «Сама природа содействовала улучшению астрономических теорий, созданных исходя из принципа всемирного тяготения. По-моему мнению, это одно из самых сильных доказательств истинности этого удивительного принципа»[620].

Кроме того, достоинство этого закона состоит в том, что он связал все явления, кажущиеся на первый взгляд столь разрозненными, в единую систему. Нет ни одного явления, которое нельзя было бы подвести под закон тяготения. Другим его преимуществом является точность, достигаемая им в силу своей простоты и всеобщности, а также возможности производить вычисления, достоверность которых подтверждается наблюдениями.

После победы ньютонианства Ньютон превратился в символа классического идеала науки, символическую фигуру истинного гения классической науки, которая прочно установила физику на ее собственных основаниях. В конце XVII в. в аналитической механике Лагранжа и небесной механике Лапласа ньютоновская теория достигла окончательного завершения, столь полного, что Лаплас смог с гордостью заявить, что его «система мира» не оставила ни одной нерешенной астрономической проблемы. А Лагранж с некоторой грустью и завистью отмечал, что ученым дан всего один «универсум» и Ньютон счастливчик, уже успел его объяснить. Так, к концу XVIII в. Ньютон превратился в автора нового, научного «евангелия», «Наполеона (научной) мысли», как назвал его однажды А. Уайтхед. По словам И. Пригожина и И. Стенгерс, «в глазах Англии XVIII в. Ньютон был „новым Моисеем“, которому бог явил свои законы, начертанные на скрижалях… вся английская нация торжественно отмечала небывалое событие:

94} человек впервые открыл язык, на котором говорит (и которому подчиняется) природа»[621].

Можно даже сказать, что к этому времени естествоиспытателями овладела мысль о «конце физики». Отныне физики могли с гордостью заявить, что им удалось выполнить наказ Галилея «прочитать великую книгу Природу», а тем самым физика как наука есть «законченная книга или книга, близкая к завершению»[622]. Они были глубоко убеждены в том, что вся физика сводится к решению механических задач и что все разнообразие явлений можно уложить в систему уравнений. Более того, у них не было ‘ ни капли сомнения в том, что Ньютон окончательно завершил построение здания физической науки, заложив под него такой надежный, незыблемый

фундамент, что какие бы открытия в дальнейшем не были сделаны в физике, они никак не затронут ее основания. После Ньютона сложилось

твердое убеждение в том, что основы физики окончательно установлены. По словам Эйнштейна, «о том, что может возникнуть потребность в коренной перестройке фундамента всей физики, никто не думал»[623]. Об окончательной победе ньютоновской науки возвестил всему миру Вольтер в своем предисловии к французскому переводу «Начал» в форме следую- , щего приговора: «Всё, что представлено здесь как начала, действительно заслуживает этого названия, ибо они суть первопричины природы, ранее неведомые, и, не зная их, теперь никто не может претендовать на звание физика»[624].