Веселая жизнь, или Секс в СССР - Юрий Поляков

Пазин их не подводил, заказы выполнял быстро, снимки и исходники отдавал в заклеенных конвертах, не болтал, но оставлял себе отпечатки особо понравившихся «нюшечек» и показывал надежным друзьям. Зачем? Наверное, из тщеславия.

Веня разлил чай по чашкам и достал с тайной полки большой альбом в голубой плюшевой обложке.

– Стареньких смотреть будешь?

– Нет.

– А Ирку Фонареву ты видел? На память перед отъездом снялась.

– Видел.

– Арину? Ох, муж ее и нащелкал. Плохо у них все это кончится.

– Видел.

– Тогда совсем новенькие. Свадебные фотки Ансарова.

– Это который переводчик с испанского? – Я вспомнил неказистого толстяка с мокрыми губами и неряшливой лысиной.

– Он самый, – подтвердил Веня, открывая альбом. – Вот старый гиббон, опять молодую взял. Зачем они только за этих уродов идут?

– Зовут – вот и идут. Ты же не зовешь.

– Я женат.

– А они свободны.

На фотографиях голая веснушчатая невеста стыдливо позировала в одной лишь длинной фате, легким туманом окутывавшей ее долговязое тело с неестественно длинной талией.

– Могла бы подмышки и все остальное перед первой брачной ночью побрить! – заметил Веня.

– Может, ему так нравится.

– Насладился?

– Угу.

– А это, – он перевернул страницу, – забыл, как ее… с Вовкой Шлионским все время таскается.

На снимках была запечатлена известная дама, уже не раз появлявшаяся на страницах моей хроники. Она, оставшись лишь в черных чулках и поясе, пыталась подражать девушкам «Плейбоя». Выглядело это нелепо, но фигура у нее, несмотря на беспробудное пьянство, оказалась еще вполне приличная.

– Странная телка, – заметил я.

– Да уж! Она мне тут всю студию перевернула.

– Давай дальше.

На следующей странице я увидел Бобиного Лисенка. Ничего особенно: тощенькая, с мальчишескими бедрами и грудками, напоминающими припухлости. Правда, на узком лобке она затейливо выбрила нечто, похожее на квадратные усики, какие носил полярник Папанин. Но глаза у девчонки хороши: большие, с поволокой, нежно-безотказные.

– Боба фотографировал?

– Ко мне приводил; фон студийный, не видишь? А сейчас, Жорик, только не падай… – Он, загадочно помедлив, движением иллюзиониста перевернул страницу.

Ради этого стоило зайти к Пазину! Ковригинская Амалия позировала, накинув черную кружевную шаль, сквозь которую светилась ее совершенная нагота. Тяжелые темные волосы растеклись по плавным плечам, не скрывая обильную грудь с крупными сосками. Амалия была снята в нескольких позах, вольных и целомудренных одновременно. Мне почему-то вспомнился рассказ Борозды про шифровальщицу с россомахой, прикорнувшей между бедер.

«Да, от такой женщины не уедешь!» – подумал я.

– Хороша? – спросил Веня.

– Хороша. Ковригин фотографировал?

– Ну не я же.

– Здорово у него получается! – похвалил я, с тоской вообразив на месте Амалии Лету Гаврилову.

– Еще бы – с такой камерой!

– Лучше твоей?

– Даже не сравнивай. Целой «Волги» стоит.

– А давно он принес пленку?

– Неделю назад.

– Что еще новенького?

– Есть еще кое-что, но не знаю даже, стоит ли показывать – впечатление портить.

– Давай до кучи! Мне сегодня уже испортили настроение. Надолго.

– Знаю.

Пазин перевернул страницу, и я от неожиданности охнул: на снимках во всей своей волосато-кубической наготе предстала Карягина. Уступчатое тело Зины, точно вырубленное из железного дерева с помощью одного тупого топора, казалось какой-то безысходной жалобой на природу, допустившей такой чудовищный брак.

– Господи, ей-то это зачем? – воскликнул я.

– Тоже женщина… – философски объяснил Веня. – Месяц за мной ходила – упрашивала. «Наполеоном» проставилась. Выпьешь?

– Выпью! – обреченно кивнул я.

Поднявшись из тоннеля в холл, я стал свидетелем «ареста пропагандиста». «Провинциал» в зеленой фетровой шляпе оказался подсадным «опером» и теперь с помощью коллеги раскалывал несчастного Козловского. На подоконнике были аккуратно разложены книжки в бежевом ледерине – вещественные доказательства. Старик рыдал, рукавом вытирая слезы, бежавшие по глубоким заслуженным морщинам, как ручьи по руслам. Бородинский наблюдал выемку и допрос с торжествующим любопытством, важно заложив руки за спину. Мне он едва кивнул. Данетыч молча подал мой плащ, всем своим отрешенным видом показывая, что сам он никакого отношения не имеет к подпольному распространению антисоветской литературы. Когда я пытался дать ему двугривенный, старик сурово ответил:

– Не нуждаемся.

Возле посольства я не увидел ни барьеров, ни чекистов. На асфальте остались лишь белые разводы от мела, как на плохо вытертой школьной доске. Стул из коридора исчез вместе Крыковым. Я еще не подозревал, как сурово расправится с ним судьба за украденный кабачок. Зала была пуста: сексот-расстрига Макетсон, видно, отлучился за новым кактусом. В каморке Веры Павловны стояла мертвая тишина, как в пулеметном доте, который забросали гранатами. Лишь из Толиной комнаты доносилось железное тюканье – он медленно и верно ваял сверхпрозу. Меня охватило неодолимое желание ногой распахнуть дверь, войти посмотреть в его наглые зенки, а потом без слов и упреков дать в рыло. За Кольского, за подлость, да и вообще – по совокупности. В студенчестве я посещал подпольную секцию карате, и прямой фиксированный удар в переносицу мне там поставили основательно. Пришлось сдержаться. Во-первых, мне никто не мешал перепроверить за ним список юбиляров. Разве я не знал, с кем имею дело? Во-вторых, избиение подчиненного на рабочем месте в моем аховом положении означало бы крах и гибель. Черт с ним – пусть живет.

Свой полифонический роман Торможенко закончил года через два, а издал позже – в разгар перестройки, сначала в журнале «Наш современник», потом книжкой в «Советском писателе». Назывался он «Адское древо». Но никто публикаций не заметил. Вышла одна-единственная рецензия в «Стописе», да и ту, судя по заголовку «Проза века», нудной обстоятельности и обилию словечек, вроде «отнюдь» и «вдругорядь», написал сам автор, хотя в конце стояла подпись «Эд. Фагин». Глухота современников, не оценивших голографический роман, настолько потрясло Толю, что он стал крепко выпивать и втянул в это дело жену, предавшуюся алкоголю со всей дамской необратимостью. Одно время, набравшись по самые брови, они на пару бузили в нижнем буфете ЦДЛ. Он хватал за грудки зазевавшегося писателя и тряс, вопрошая: «А ты знаешь, чего не хватало Сартру?» Она же визгливо стыдила всех, кто не читал «Адское древо». Прибегал Бородинский, топал ногами и требовал: «Вы пьяны! Покиньте дом!» Потом, промотав все, что нажил запасливый тесть, к тому времени уже скончавшийся, шумная пара исчезла с литературных горизонтов. Иногда их видят в компании бомжей у Киевского вокзала.