Веселая жизнь, или Секс в СССР - Юрий Поляков

Я зашел в кабинет, сел за стол и посмотрел в окно: ног не было. Не уверенный, что после отпуска вернусь сюда, я на всякий случай сложил в портфель свои немногочисленные вещи: блокнот с записями мыслей и сюжетов, пришедших в голову во время рабочего дня, импортную точилку для карандашей, подаренную Крыковым, зажигалку в виде сапога. Некоторое время я с недоумением смотрел на распечатку биоритмов до 2000 года. Смешно! Сумасшедший актеришка Рейган может запросто начать с СССР звездные войны, и в 2000 году по Земле будут бегать только крысы и тараканы. А если мир уцелеет, интересно: к XXI веку социализм избавится от очередей и полупустых прилавков? Хорошо бы… Я еще раз с усмешкой отыскал 5 октября 1983 года и обвел красным. Четыре плюса! Обхохочешься! БЭК я тоже сунул в портфель, туда же определил полупрозрачную папку Анонима, успев зацепиться взглядом за одно забавное четверостишие:

Точно про меня!

На столе зазвонил телефон. Как нарочно, это была Лета.

– Привет.

– Привет.

– Злишься?

– Ты о чем?

– Жор, ну прости, что так вышло!

– Не циклись.

– Слушай, ты Неверовой понравился! Не удивляйся, если она тебе позвонит или даже приедет.

– Куда?

– В Переделкино. Она девушка внезапная.

– Я заметил.

– А она тебе, ну, хоть чуть-чуть глянулась?

– Не люблю женщин, которые писают прямо на улице.

– Нет, ты не думай… Вика очень воспитанная и порядочная, из хорошей семьи, просто у нее что-то с мочевым пузырем, вроде хронического цистита. Продуло.

– Пусть лечится. Худрук больше не пристает?

– Ты что! Шелковый. В глаза заглядывает. Никто ничего понять не может. А как тебе Игорь?

– Отличный парень.

– Правда?

– Чистая.

– Спасибо! Не обижайся! Я же не виновата, что влюбилась…

– Искренне рад за тебя.

– Слушай, Жор, ты первый в моей жизни мужик, который все правильно понимает. Если у нас с Игорем сорвется… ну, не сойдемся характерами или он мне изменит, я тебе сразу же позвоню. Ладно?

– Ладно. Не забудь пригласить меня на премьеру.

– Не забуду. А на свадьбу придешь?

– На свадьбу не приду – не люблю торжественную сдачу в эксплуатацию женского тела.

– Прямо сейчас придумал?

– Прямо сейчас, – подтвердил я, хотя давно записал эту мысль в блокнот.

– Какой же ты все-таки талантливый! Ну, пока! Я тебя все равно приглашу. Целую крепко – ваша репка!

На свадьбу она меня так и не пригласила. На премьеру тоже. Лет через пять Калашников на съемках «Хаджи-Мурата» упал с лошади (оборвалась подпруга) и сломал позвоночник. Парня парализовало так, что он не мог поднести ложку ко рту. Лета стала сиделкой. В театре она еще играла, ее подменяли у постели мать и сестра невезучего каскадера. От ролей в кино, связанных с выездом, Гаврилова сперва отказывалась, потом, правда, спохватилась, но в начале 90-х актрисы со славянской внешностью резко вышли из моды, торжествовал левантийский тип, – и Лета исчезла с экранов окончательно.

Не так давно мы встретились с ней на похоронах Говорухина, у которого она снялась в эпизоде. Постаревшая и располневшая, Лета обняла меня и заплакала, рассказывая сквозь слезы свою жизнь. Калашников пролежал неподвижно двадцать три года, врачи удивлялись, какое у него оказалось выносливое сердце. Бывший каскадер высох до неузнаваемости, и умер в 2011-м от возвратной пневмонии на руках жены.

А вот у Неверовой все сложилось иначе: в начале девяностых она в ресторане познакомилась с америкосом, возившим в Свободную Россию «ножки Буша». Штатник влюбился в нее до безумия и увез в Америку, где она, наконец вылечив свой цистит, родила ему троих сыновей. Лета после смерти Игоря долго гостила у подруги, но так и не поняла, сколько спален в их доме, омываемом океанским приливом. Не меньше шести.

– А знаешь, Жор, если бы мне тогда… – всхлипнула Гаврилова, – ну, помнишь, когда мы приезжали к тебе в Переделкино… Ты ждал меня, а мы всем колхозом приперлись… Ты еще обиделся…

– Помню. Я совсем даже не обиделся.

– Да ладно, еще как обиделся! Вот… если бы мне тогда вдруг предсказали, чем все закончится, как я буду мучиться с Игорем, я бы все равно ничего не стала менять. Ни-че-го. Пять лет я была нереально счастлива. До звона в ушах. Даже будильник ставила на два часа раньше, чтобы поскорей проснуться и вернуться в мое счастье. Веришь?

– Верю.

– Вот только аборты зря делала. Он говорил: надо сниматься, пока зовут, дети потом… А потом ничего не было. Понял? У тебя, знаю, все хорошо? – На меня, выжидая, смотрели ее молодые незабудковые глаза, нелепо окаймленные темными дряблыми морщинами.

– По-всякому…

Но тут послышались аплодисменты, и гроб, заваленный цветами, поплыл к выходу. Мы двинулись следом, а нас подгоняли скорбные распорядители с черными повязками на рукавах:

– Проходим, господа, проходим!

– Позвони как-нибудь!

– Непременно…

Проверяя, не забыл ли что-нибудь важное, я нащупал в ящике бастурму, развернул и с изумлением понял: нашлась бесследно пропавшая страничка «Невероятного разговора». Чудеса и только! Расправив листок, я вложил его в БЭК, и собравшись уходить, посмотрел на часы. Интересно, Нина вернулась после Жозефа домой или еще нет? Ладно: если в окне пройдут подряд три пары женских ног, позвоню жене. Но шли почему-то одни косолапые мужики в разбитых ботинках. Не судьба! Я застегнул портфель, понюхал бастурму и оставил ее около свежей дырки в полу. В темном коридоре меня чуть не сшибла с ног запыхавшаяся Вера Павловна. Из ее сумки, как боеголовки, предательски торчали три батона колбасы.

– В высотке варено-копченую давали, – смутилась она. – Один батон в руки. Три раза очередь пришлось занимать. Вам не нужно?

– Нет, спасибо. Я, знаете ли, в отпуск ухожу…

– Ого! Везет же… Счастливо отдохнуть! Куда поедете?

– Не знаю. Может, махну в Абхазию, в Гульрипши. Там еще лето.

– А я, представляете, Георгий Михайлович, ни разу в жизни на море не была. Только на Можайском, и то лет десять назад. Там дача у сестры.

– Съездите как-нибудь…