Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

Сорок с лишним лет пронеслось с тех пор надседой головой этой непреклонной женщины. Сорок с лишним лет мучительных иупорных стараний заглушить внутренний голос, шептавший, что, как бы она ниназывала свой гнев и свою оскорбленную гордость, ничто и никогда не изменитистинной природы ее чувств. Но и теперь, через сорок лет, когда уже глянула ейв лицо Немезида, она оставалась верна себе, по-прежнему кощунственно извращаяпорядок Творения и стремясь вдунуть собственное дыхание в созданный ею образТворца. Диковинны и страшны языческие идолы, встречающиеся путешественникам вдалеких варварских странах; но самые чудовищные из них не сравнятся с темигрубыми и отталкивающими изображениями божества, которые мы, исчадия прахаземного, творим по образу и подобию своему из низменных своих страстей.

— Когда я заставила его назвать мне ее имя исказать, где она живет, — продолжала миссис Кленнэм свою страстную исповедь, —когда, изобличенная мною, она упала, пряча лицо, к моим ногам, разве за себя явинила ее, разве от своего имени осыпала ее упреками? Те, кому в древности былоназначено идти к злым царям и обличать их, разве не были они посланцами ислугами божьими? Так ведь и я, недостойная, должна была изобличить грех! Когдаона, моля о пощаде, говорила о своей молодости, о его тяжелой, безрадостнойжизни (так называла она высокие нравственные правила, внушенные ему с детства),о жалкой профанации брачного обряда, которою тайно был скреплен их нечестивыйсоюз, о страхе нищеты и позора, охватившем их, когда я была избрана орудиембожьей кары, о любви (она осмелилась произнесли это слово, валяясь у меня вногах), ради которой она решила отступиться от него и отдать его мне — развеэто мою оскорбительницу уничтожила я презрением, разве мой гнев подсказывал мнеслова, заставлявшие ее содрогаться и корчиться? Нет, тут совершался иной,высший суд; иная, высшая сила требовала искупления.

Уже много лет миссис Кленнэм с трудом шевелиладаже пальцами; но во время этой речи она несколько раз стукнула кулаком постолу, а при последних словах простерла руку вверх свободным и словно быпривычным движением.

— Чем же должна была искупить свою вину этазакоснелая в грехе и распутстве женщина? Я мстительна и непримирима, я? Да, вглазах таких, как вы, не ведающих иной справедливости и иных велений, крометех, что исходят от сатаны! Смейтесь, но я-то знаю, какова я, и Флинтвинчзнает, и такою я хочу предстать перед другими, хотя бы перед вами и перед этойвыжившей из ума старухой.

— Добавьте: и перед самой собой, — вставилРиго. — Сдается мне, вы весьма не прочь оправдаться в собственных глазах,сударыня.

— Ложь! Неправда! Мне не в чем оправдываться!— гневно воскликнула она.

— Ой ли? — возразил Риго.

— Какова же, повторяю, была искупительнаяжертва, потребованная от нее? «У вас есть ребенок; у меня нет. Вы любите вашегоребенка. Отдайте его мне. Он будет считать себя моим сыном, и все будут считатьего моим сыном. Чтобы спасти вас от позора, его отец даст клятву никогда большене видеть вас и не писать к вам; а чтобы дядя не лишил его наследства и вашребенок не остался нищим, вы дадите клятву никогда не искать встречи ни сотцом, ни с сыном. Вы также откажетесь от той денежной помощи, которую вамсейчас оказывает мой муж. На этих условиях я возьму на себя заботу о вас. Вы можетепереехать куда-либо, но так, чтобы никто, кроме меня, не знал, куда именно, итам, на новом месте, пользоваться репутацией порядочной женщины; я обещаю вамне разоблачать эту ложь». Вот и все. Ей только пришлось пожертвовать своимигрешными и позорными привязанностями, ничего больше. А затем она вольна быланести втайне бремя своей вины и втайне горевать о свершившемся; и этимивременными страданиями (не столь уж тяжкими для нее, я полагаю!) заслужитьспасение от вечных мук. Стало быть, наказывая ее в этой жизни, я открывала ейпуть в жизнь иную и лучшую. Если она чувствовала себя опаленной неукротимымпламенем ненависти и мести, я ли разожгла это пламя? Если я постоянно держалаее под угрозой заслуженной ею кары, в моей ли власти было карать ее?

Она перевернула часы крышкой вверх, открыла ихи с тем же суровым выражением взглянула на вышитые буквы.

— Они не забыли. Грешникам не дано забывать освоих грехах. Присутствие Артура постоянно бередило совесть его отца,отсутствие Артура постоянно терзало сердце его матери — так судил Иегова. Я ливиновата, если муки запоздалого раскаяния помутили ее разум, а провидениюугодно было, чтобы она жила еще долгие годы после того? Я посвятила себяспасению ребенка, с колыбели обреченного на погибель: дала ему незапятнанноеимя, воспитала его в страхе и трепете, как и надлежит тому, кто всю жизньдолжен искупать проклятье греха, тяготевшее над ним еще до его появления наэтот погрязший в пороках свет. Разве это — жестокость? Разве мне самой непришлось страдать за грех, в котором я была не повинна? Когда половина земногошара легла между мной и отцом Артура, мы не стали дальше друг от друга, чембыли, живя под одной крышей. Умирая, он послал мне эти часы с девизом «Незабывай». Я не забыла и никогда не забуду, хотя вижу в этих словах не то, чтовидел он. Я вижу в них свое предназначение, данное мне свыше. Таков для менясмысл букв Н. З. сейчас, когда они у меня перед глазами, таков был он и тогда,когда тысячи миль отделяли их от меня.

Она взяла часы со стола, словно и не замечаятого удивительного обстоятельства, что к ней вдруг вернулась способностьвладеть руками, и устремила на них пристальный, вызывающий взгляд. Но Риго,презрительно щелкнув пальцами, воскликнул:

— Довольно, сударыня! Время не терпит!Довольно благочестивых разговоров! Все это мне известно и без вас.Рассказывайте об украденных деньгах, не то я расскажу сам. Громы и молнии, мненадоело слушать всякую чепуху. Украденные деньги — вот о чем я хочу услышать!

— Негодяй! — воскликнула она, схватившись заголову. — Я не могу понять, какая ошибка, какое роковое упущение Иеремии (ведьон один был моим помощником и доверенным в этом деле) отдало в ваши рукисожженную и, должно быть, чудом восстановленную бумагу. Я не могу понять, какэто произошло…

— Неважно, как, — возразил Риго. — Важно, чтопо счастливой случайности эта бумага находится у меня и припрятана в надежномместе. Мы с вами оба знаем, что это за бумага: приписка к завещанию мистераГилберта Кленнэма, сделанная рукой присутствующей здесь дамы изасвидетельствованная подписями той же дамы и некоего старого каверзника! А,старый каверзник, марионетка со свернутой шеей! Но будем продолжать, сударыня.Время идет! Кто доскажет остальное, вы или я?

— Я! — воскликнула она еще решительней. — Я,потому что я не желаю видеть себя и не желаю, чтобы другие меня видели в кривомзеркале вашего рассказа! Ведь вы, растленный питомец тюрьмы и каторги,представите дело так, будто я сделала это ради денег. А я о деньгах и не думала!