Интервенция США в Доминиканской республике 1965 года - Николай Платошкин

Нежелание Гусмана выслать из страны трех военных лидеров конституционалистов Джонсон расценил как неспособность будущего президента контролировать своих собственных сторонников.

Банди поручалось провести «финальный» раунд переговоров и в случае отказа Гусмана от указанных выше требований прекратить их.

В тот же день Джонсон («высшая инстанция») направил телеграмму Вэнсу, отвечавшему за связи с Имбертом. Вэнсу поручалось заверить Имберта, что в новом правительстве будет обеспечено представительство его хунты (два-три «либерала»), а также в том, что кабинет Гусмана будет твердо антикоммунистическим[584]. Американцы брали на себя также гарантии личной безопасности Имберта: например, шеф хунты мог бы быть назначен послом Доминиканской республики в США.

Видимо, зная истинные мотивы Имберта, Джонсон поручил Вэнсу заверить главу хунты, что в финансовом плане его будущее тоже обеспечат. Президент сказал заместителю госсекретаря Боллу: «Мы дадим (Имберту. – Прим. автора) все для хорошей жизни, и мы гарантируем, что мощь всех 50 штатов – флот, самолеты, бомбы – будет способствовать тому, чтобы ни один из коммунистов не попал в правительство и ни один из коммунистов не прорвался к власти. Но если (Имберт) потребует большего, то он эгоистичный ублюдок, заботящийся только о себе».

Новые требования Джонсона к Гусману не могли не привести к краху всего процесса переговоров. Как уже упоминалось, конституция 1963 года (которая, по условиям выработанного Банди с Гусманом проекта соглашения о мирном урегулировании доминиканского конфликта, должна быть введена в силу) категорически запрещала депортацию граждан страны по политическим мотивам. В народе высылка оппозиционеров за границу прочно ассоциировалась с временами диктатуры Трухильо. Ни Гусман, ни кто-либо другой из лагеря конституционалистов не мог пойти на возобновление депортаций.

Банди в отчаянии позвонил Раску и Фортасу и спросил, можно ли все-таки изменить последние директивы Джонсона. Но те не смогли сказать ничего утешительного. Тогда Банди и Вэнс вместе позвонили министру обороны Макнамаре. Тот без обиняков сказал, что официальная позиция США изменилась и теперь Вашингтон желает, чтобы переговоры о мирном урегулировании доминиканского вопроса вела ОАГ. И вообще США не должны «проталкивать в глотку» лоялистам неприемлемый для них вариант соглашения – то есть «решение Гусмана»[585].

24 мая Джонсон поговорил по телефону со своим главным советником по доминиканскому вопросу Манну, и оба пришли к выводу, что «вариант Гусмана» фактически мертв.

«Президент: У меня очень большие сомнения относительно Гусмана, и я не знаю, что мы будем в конечном итоге делать, если он согласится на все наши условия. Я продолжаю заставлять их (делегацию Банди. – Прим. автора) быть более жесткими по отношению к нему…

Манн: Я твердо уверен, что это правильно, мистер президент. Ваши чувства по отношению к этому правильны, и мы должны думать о таком маневре и, возможно, когда придет время, под эгидой ОАГ попытаться выстроить политику вокруг другой фигуры»[586].

24 мая 1965 года Банди ознакомил Гусмана с последними требованиями Джонсона. Естественно, Гусман наотрез отказался нарушать конституцию 1963 года и депортировать людей только за их политические убеждения.

Однако уже 25 мая Шлодеман дважды звонил Гусману, все еще надеясь, что конституционалисты пошли на попятный. Но Гусман был тверд, и Банди позвонил помощнику Джонсона Биллу Мойерсу и сообщил, что переговоры провалились, и он хочет вернуться в Вашингтон как можно скорее. 25 мая на совещании у Джонсона было принято окончательное решение вернуть Банди домой и поручить вести переговоры ОАГ вместе с «сильным американским представителем»[587].

Последнюю попытку Банди предпринял 25 мая, когда, наконец, встретился с Кааманьо – в здании консерватории, на «ничейной земле» между зоной конституционалистов и международной зоной. Так как задание оказалось закрытым, высокие договаривающиеся стороны были вынуждены проникнуть в него через окно[588]. И Гусман, и Кааманьо (которого сопровождали Аристи и Кури) искренне недоумевали, почему США вдруг выдвинули заранее неприемлемые требования и тем самым сорвали переговоры. Банди пришлось признать, что фактически все спорные вопросы были разрешены и остались открытыми лишь «небольшие моменты». Но победа хунты в северных кварталах в мае фундаментально изменила ситуацию: «…мощь правительства национальной реконструкции и их войск значительно выросла за последние десять дней»[589].

Банди отметил, что понимает приверженность повстанцев конституции 1963 года, но «не все доминиканцы» ее разделяют (видимо, имелась в виду не пользующаяся никакой народной поддержкой кучка реакционных генералов Имберта). США не согласятся и с тем, чтобы представитель конституционалистов стал командующим сухопутными войсками. США довольны жесткой антикоммунистической позицией конституционалистов, но требуют, чтобы она нашла выражение в конкретных шагах.

Гусман, по словам самого же Банди, был «шокирован» его словами. Ведь состав военного командования и правительства уже был согласован, а теперь все опять уперлось в «проблему коммунизма».

О дальнейших событиях Банди в телеграмме в Вашингтон рассказывал: «Кааманьо сначала предоставил слово Аристи. Тот сказал, что „правительство“ конституционалистов передало переговоры в руки Гусмана и было полностью готово принять мирное урегулирование, если оно включает в себя восстановление конституции 1963 года. По этому вопросу они не отступят ни на дюйм. Что касается возросшей силы Имберта, то это было явным результатом интервенции США. Имберт может существовать только при поддержке США. Если войска США покинут страну, конституционалисты закончат работу, которую они начали 24 апреля. Что до командования сухопутных войск, Аристи сказал, что конституционалисты и так пошли на уступки по трем высшим военным постам и поэтому будут настаивать, чтобы пост командующего сухопутными силами остался за ними».

Банди подвел итоги четырехчасовой встречи следующим образом: «Наша продолжительная дискуссия была, по моему мнению, довольно полезной. У Кааманьо и компании теперь должно появиться ясное представление о том, чего мы хотим и какие проблемы следует решить, прежде чем будет достигнуто окончательное урегулирование. У них теперь больше не может быть ни иллюзий относительно твердости наших позиций, ни ложного оптимизма относительно возможности достижения быстрого и легкого решения. В то же самое время был оставлен открытым путь для дальнейших переговоров, которые могут в конечном итоге привести к хорошим результатам»[590].