Bella Германия - Даниэль Шпек

По телефону Винченцо вел переговоры с ведущими командами, все рвались заполучить его. Прежде всего, конечно, «Альфа-Ромео», но и «БМВ» тоже – честь, в представлении Винченцо, более чем сомнительная. Немцы предлагали трехлетний контракт и сумму вдвое большую, чем итальянцы. Винченцо и не мечтал о таком гонораре.

Вот уже в который раз ему предстояло выбрать между Германией и Италией. Джованни и Розария приехали из Мюнхена, чтобы поздравить племянника, устроили по этому поводу настоящее пиршество. Винченцо спрашивал себя, уж не пытаются ли родные так заглушить чувство вины перед ним?

И вдруг объявилась Кармела, без предупреждения.

– Auguri, Винченцо, – сказала она и поцеловала его.

Винченцо не мог оправиться от изумления. Он не сомневался, что Кармела вычеркнула его из своей жизни. И она изменилась – настоящая синьора. Дорогое платье, дизайнерская сумочка из Милана, прическа под Ким Уайлд[166]. Кармела выглядела как женщина, вполне устроившая свою жизнь, – пусть даже заплатить пришлось пустотой внутри.

– Что случилось, Кармела?

После захода солнца они устроились на развалинах каменной ограды. Ветер шелестел в траве. На мшистых камнях мелькали гекконы.

– Браво, Винченцо. Ты сделал это. Я всегда знала, что ты пробьешься.

– Разве ты на меня не злишься?

– Злилась. Очень. – Она вздохнула. – Даже прокляла тебя. Но месть – штука бесполезная, она не сделала меня счастливей.

– А я часто думал о тебе.

– Я думала о тебе намного чаще. – Она рассмеялась.

– У тебя есть дети? – спросил он.

Она покачала головой:

– Я сделала аборт.

– Почему? – удивился Винченцо.

– Он оказался свиньей.

– Мне жаль.

– Не о чем жалеть. Я не должна была выходить за него замуж.

Было ясно, почему Кармела пошла на этот брак. Потому что Винченцо опозорил ее перед всеми, отвергнув. И ей нужно было спасать свою честь.

– Ты все сделал правильно, Винченцо. Она – мать твоего ребенка.

– Она больше не хочет меня видеть.

Кармела была поражена. До сих пор она думала, что Винченцо счастлив с Таней.

– Я тоже все испортил. – Он поморщился.

– А знаешь что, – сказала Кармела, – тогда, на свадьбе Джованни, мы были такие юные, и жизнь лежала перед нами как чистая дорога…

Оба смотрели в пустоту перед собой и видели заросшее поле… первый поцелуй на каменных развалинах, перевернувший жизнь с ног на голову.

– А сейчас? – спросил Винченцо.

– А сейчас ни мне, ни тебе больше терять нечего, – ответила Кармела. – Так почему бы нам не начать все сначала?

Летом 1986-го они сыграли свадьбу, на том же самом поле. И поздно вечером, когда гости, сытые и пьяные, танцевали, уселись на развалинах. Он – в черном костюме. Она – в белом платье. Две марципановые фигурки на свадебном торте. Смотрели друг на друга и смеялись.

Винченцо последовал совету Нино Ваккареллы – покончил с гонками, пока те не покончили с ним. Отклонив все выгодные предложения, снял небольшую квартиру в Неаполе и устроился водителем-испытателем на завод «Альфа-Ромео». Никаких ралли, только обычные машины. Винченцо не мог допустить, чтобы его дети росли без отца.

Не сразу все заладилось. Только после вторых родов, в июне восемьдесят восьмого, Винченцо припарковал свой «альфасуд» под окнами их новой квартиры и открыл дверцу пассажирского сиденья. Кармела протянула мужу два свертка с любопытными черными глазами. В баре на углу фанаты болели за Италию против Германии, или наоборот. Винченцо было все равно. Он взял близнецов и поцеловал жену. Кармела пошла к двери. Она не видела, как плачет Винченцо.

Вероятно, слушая все это, я должна была испытывать нечто вроде ревности, но чувствовала только радость за Винченцо, у которого в конце концов все сложилось.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Я никогда не забывал ни тебя, ни твою мать.

Нет, покоя он так и не нашел – я видела это в его глазах. Главное противоречие его жизни так и осталось неразрешенным.

– Ты когда-нибудь еще встречался с Энцо?

– Нет. Но Джованни как-то видел его.

– Когда?

– Давно. Здесь, в Мюнхене. Энцо работал в какой-то мастерской, чинил «веспы».

– Ты не хочешь с ним встретиться?

Винченцо покачал головой. Глаза стали холодными.

– Как думаешь, он еще здесь или вернулся в Италию?

Винченцо пожал плечами.

– Сейчас многие твердят о возвращении, вот и Джованни. Когда в девяносто втором в Ростоке горело общежитие для иностранцев, все поняли: это уже не наша страна. Но Розария тут все-таки прижилась, их дети лучше говорят по-немецки, чем по-итальянски. У них немецкие друзья, и они фанаты «Баварии». Даже сны видят по-немецки. Их родина здесь.

– А твоя?

Винченцо грустно рассмеялся.

– Родина? В итальянском языке нет такого слова, ты в курсе? А в немецком у этого слова нет множественного числа.

Он усмехнулся и отошел к автомату за новой порцией кофе.

– Я до сих пор влюбляюсь в немецких женщин… туристок, коллег… Быть может, в каждой из них я вижу Таню.

– А дети? Они знают о немецком дедушке?

– Нет. Но они поклонники Шумахера, Феттеля, Швайнштайгера, Озиля…

У меня зазвонил мобильник. Я и забыла о том, что мама знает, где я и с кем.

– Мы ждем, – коротко объяснила я. – Он на операции.

Она молчала. Я слышала, как в трубке гудит ветер.

– Я здесь, внизу.

Я подошла к окну. Мама стояла у входа. Одинокая фигура рядом с фонарем.

– Почему ты не заходишь?

– Он с тобой?

– Да.

– Тогда не буду вам мешать. Я только хотела…

Мама не договорила. Почему она не может оставить нас с Винченцо в покое? Я злилась и одновременно жалела ее.

Винченцо сделал знак, что мы можем поговорить без помех, и деликатно удалился.

– Я знаю, что он… – мама подыскивала слова, – что он многое понимает не так, как я… Он слишком темпераментный.

Я совсем не была уверена, что мама выбрала подходящее место для выяснения отношений. Но главное, я не понимала, чего она хочет.

– Дело не в том, что ты понимаешь так, а другой иначе. Просто правда всегда двулика.