Три любви - Арчибальд Кронин

И вот еще одно письмо, доказывающее эту преданность.

Она была рада и признавалась себе, что слегка тревожилась из-за двухнедельного молчания сына.

Когда она открыла конверт и достала исписанный листок, глаза ее засияли, в них отразилось воодушевление, смешанное с какой-то возвышенной нежностью. Улыбаясь, она начала читать.

Но вдруг лицо ее померкло, застыло в странной гримасе. Кровь отлила от него, и оно стало не белым, а серым – нездорового серого оттенка. Ей в глаза бросилось какое-то слово из этого письма – не одно слово, а вереница, и не просто слова́, а их смысл. Словно опаляющая губительная вспышка высветила всю правду – вспышка более яркая и быстрая, чем молния на небе.

Потеряв дар речи, Люси не издала ни звука, но рука, державшая листок, сжалась, а затем затряслась, как в дрожательном параличе.

Среди беспомощных успокаивающих слов, пляшущих перед ее обезумевшим взором, в этом письме повторялось и повторялось имя Роуз. Имя Роуз.

Он уехал с Роуз. Он принял партнерство, которое приобрел для него в Лондоне отец Роуз.

Он покинул ее – свою мать.

Ее настигло ужасное безразличие, и над ней, подобно смерти, сомкнулся пугающий мрак отчаяния. Она стояла не двигаясь, потом вдруг задрожала всем телом. Ее тело словно умерло, но разум не угас – в нем кипели и бродили мучительные лихорадочные мысли, которые все объясняли. Она уехала в отпуск, что было им только на руку. Они сговорились у нее за спиной. Она была отвергнута, унижена, оскорблена. Но унижение не имело значения. Оскорбление тоже. Он уехал – ее сын – и женился. После всех лет тяжкого труда, ее смиренного самоотречения, борьбы, экономии во всем, суровых и горьких жертв ради него, после всего, что она выстрадала и вынесла, он ее покинул. Он использовал ее, обманул, а потом порвал с ней. Она преодолела почти немыслимые трудности, чтобы в конечном счете отдать его в руки другой женщины. Это была мука – невыносимая мука.

Оцепенев от душевной боли, Люси в изнеможении опустилась в кресло.

Письмо выскользнуло из ее руки.

Девять месяцев спустя Люси сидела в своей кухне на Флауэрс-стрит. Квартира изменилась мало – скудно обставленная, с тусклыми стенами, выцветшими шторами и закопченными, давно не мытыми окнами. На потолке кухни проступало влажное пятно с расползающейся по краям темной плесенью. Могла ли Люси когда-либо представить себя среди подобного запустения? Никогда! Но все же, какое теперь имели значение такие банальные вещи, как пыль и беспорядок? Они ничуть не волновали Люси. В последнее время она совсем не беспокоилась по поводу квартиры, поскольку была поглощена гораздо более важными вещами. Люси вспоминала тот ужасный день в Дуне, когда она почувствовала, что ее жизнь кончена, разбита, разрушена. Какой же дурочкой она была – слепой, невозможной дурочкой! Теперь она могла улыбаться при мысли об этих жалких потугах своего затуманенного разума. Воистину, она блуждала в потемках. Чтобы женщина с ее головой шарила по земле в поисках ярких камешков на берегу безграничных иллюзий, исступленно выискивая счастье среди обломков, выброшенных из холодного океана горечи и обид? Увы, это было так. Но не яркие камешки она нашла, а пепел, лишь пепел, которым принялась неистово посыпать свою главу… Люси даже ощущала на языке привкус этого пепла, к которому примешивался тошнотворный душок несбывшихся надежд.

В каком-то смысле эти бесполезные метания, возможно, были частью Божьего промысла – средством, которое в конечном счете помогло ей выйти на верный путь. С мечтательной улыбкой размышляла она о своем нынешнем счастье. Она его не заслуживала, но тем не менее обрела – и это счастье принадлежало ей одной.

Некоторое время после обеда Люси в задумчивости сидела за столом. Освободившись от необходимости мчаться домой в час дня, она стала есть позднее, в четыре. Потом с рассеянным видом, очевидно не вспоминая о том ужасном послании, которое огорошило ее в Дуне, она взяла лежащее перед ней письмо и спокойно просмотрела его. Оно было тоже от сына – отправлено накануне из Мейда-Вейл, Лондон.

Моя дорогая мама, – вежливо писал он, – я был очень рад получить твое письмо и узнать, что у тебя все хорошо. Мы сами вполне здоровы и счастливы. В нашей компании все идет удовлетворительно. Ты обрадуешься, узнав, что я приобрел новую пациентку в лице титулованной леди – только подумай! Возможно, ты о ней слышала – это леди Макарти. Она платит нам полгинеи за визит – ты не поверишь! Видишь, дела у твоего сына не так уж плохи. Однажды ты встретишь меня на Харли-стрит! Да, я на это нацелен, и это не такая уж отдаленная перспектива. Поверь, если я и не стану однажды знаменитым, то не из-за отсутствия старания. А пока мы должны запастись терпением. Я по-прежнему мечтаю, чтобы ты жила поблизости от нас, но в данный момент это трудно осуществить. Разумеется, мне нестерпима мысль о том, что ты все еще ходишь на службу, но каждое заработанное мной пенни идет на практику, и ты согласишься, что для нас крайне важно упрочить свое положение. Отец Рози очень добр к нам – он снова приезжал на прошлой неделе, благослови его, Господь. Мистер Тулли просто не может быть вдали от нас! Правда, он необычайно добр, но мы, конечно, не вправе ожидать, что он сделает за нас все. Надеюсь, не так уж далек тот день, когда ты приедешь сюда и мы будем жить неподалеку друг от друга. Но нельзя слишком торопить события, а со временем я смогу обеспечить твое независимое существование. Знаю, ты будешь довольна.

Рози шлет тебе нежный привет, и я тоже.

Она прочитала письмо совершенно спокойно. Такого рода послания теперь приходили в среднем раз в неделю, и она с той же регулярностью безмятежно отвечала на них. Да, нежное письмо от преданного человека, наполненное пылкими обещаниями. Эти обещания! Бесспорно, он им верил – но верила ли она? Была ли она к нему несправедлива? Она не могла знать заранее, но смутно понимала, что и в следующие десять лет сын, вероятно, будет давать похожие обещания. Странно было, что эта мысль не вызывала в ней горечи. Люси действительно стала удивительно терпимой, в отличие от себя прежней.

Она вновь мысленно вернулась в прошлое. Могла ли она девять месяцев назад столь же спокойно и бесстрастно читать эти безупречно написанные слова? Пусть она теперь признает свои прежние мучения жалкими потугами затуманенного разума, но все же воспоминания о них вызывают у нее дрожь. Возвращение из Дуна – она никогда не забудет его, никогда! Не забудет своей муки, обиды, растерянности. Вернуться в свой дом, совершенно пустой, покинутый, – даже теперь при мысли об этом Люси охватывала дрожь. Тогда она чувствовала, что близка к сумасшествию. Этажом ниже семья Мейтланд принимала гостей: там громко барабанили по клавишам фортепиано, пели хором, кружились в буйной пляске. Люси с давних пор были знакомы эти бесшабашные вечеринки, но тогда, в тоске вышагивая по квартире, она буквально теряла рассудок от доносящегося снизу шума. Пустота дома тоже сводила ее с ума. Одна, покинутая и жестоко отвергнутая после всех лет беззаветной преданности, запертая в голых стенах, где каждый шаг напоминал о неимоверных усилиях и непринятой жертве, – это было невыносимо. Люси в отчаянии бросилась прочь, стремясь утопить смятение чувств в уличной суматохе. Субботний вечер на Янг-стрит – была ли это жизнь или просто безумие? Сверкающие огни, бурлящие толпами тротуары, кричащие звуки и краски; хохочущие, бесчинствующие женщины в шалях, идущие рука об руку; людской поток, в поисках удовольствий устремляющийся вперед; проститутки на углах – настороженные, ожидающие, предлагающие себя мужчинам; бледные искалеченные дети, выпрашивающие милостыню, играющие и дерущиеся; грохочущие трамваи; широко открытые двери пабов, откуда доносятся крики, пение, шум потасовки подвыпивших мужчин, – все это проплывало перед Люси путаным сном, кружащимся ночным кошмаром, в котором она была центральной неподвижной фигурой.