Три любви - Арчибальд Кронин

Случилось это девять месяцев назад, в то воскресенье – о-о, благословенный, чудный день! – в этой самой темной и грязноватой церкви. Стоя на коленях, наполовину скрытая за пилоном, Люси механически шевелила губами, небрежно выговаривая слова, слишком раздавленная своим горем, чтобы хотя бы формально выказать искренность, обычно присущую ее молитвам. Может быть, она никогда не была по-настоящему набожной и ходила в храм скорее по привычке или из чувства долга. По крайней мере, в тот день Люси ощущала такую подавленность, что у нее не оставалось сил на молитву. К тому же все ее существо было напряжено, словно натянутая струна, которая вот-вот лопнет.

Потом она вдруг подняла голову. И действительно, эта струна лопнула, и, слушая разнесшиеся эхом отголоски звона, Люси взглянула прямо в Его лицо. Его лицо! Она вздрогнула. Лицо это было повернуто в сторону и вниз, и глаза из-под опущенных век смотрели на нее со спокойным, но страдальческим узнаванием. Внезапно ее пронзила непонятная острая боль, и она отшатнулась в тень пилона. Но не смогла отвести глаз от Его лица. Ее взор был прикован к этим спокойным скорбным глазам, безутешным из-за нее, затуманенным печальным укором в ее адрес. Потом она ощутила, что ее охватывает дрожь, ибо на этом лице были написаны все испытываемые ею чувства. Каждая черта была отмечена страданием – израненный кровоточащий лоб, ввалившиеся бескровные щеки, полуоткрытые губы, за которыми виднелся распухший от жажды язык. Эти искаженные черты несли печать ужасной агонии мучительной жертвенной смерти. Но лицо не было мертвым. Оно было живым, оно неодолимо, властно влекло к себе, жалость смешивалась в нем с болью, сила со слабостью, суровость – с состраданием. Вдруг Люси почувствовала, что теряет сознание, и отчаянно попыталась взять себя в руки, опустить глаза. Над ее головой к пилону было прикреплено распятие. Она смотрела на лицо Христа, висящего на кресте, – ничего нового, все это она видела уже тысячу раз. Пожалуй, это распятие отличалось своей величиной и правдоподобием, но в нем не было ничего, кроме дерева, гипса и краски. Однако Люси не сводила завороженного взгляда с распятого Бога. Ах, она часто видела лицо страдающего Христа, но никогда, никогда не испытывала ничего подобного.

Это лицо было так близко от нее, реальное и живое – с измученных губ слетало дыхание, на израненном лбу проступал пот, глаза звали, сочувствуя ее горю, предлагая ей милосердие, покой и любовь. Всю жизнь Иисус ждал ее, терпеливый и многострадальный, и она осознала это только теперь. Он ждал этого момента. Она видела окружающие предметы как в тумане, сквозь который проступала величественная, словно светящаяся, фигура Христа. Иисус! Иисус! Его лицо озаряло ее своим сиянием. Ее Спаситель, Которым она пренебрегла и Которого отвергла, предлагает ей Свою любовь! Опустошенная, повергнутая в уныние, покинутая, как и Он когда-то, она все-таки принадлежит Ему. Он понимает ее, Он призывает ее, Его глаза горят состраданием, ради нее кровоточит Его бок, ради нее бичевали Его нежное тело, Его руки, раскинувшиеся на этом позорном кресте, раскрыты для объятий. Он тоже страдал, и эти страждущие всеведущие глаза видят все, что она вынесла. Не Он ли провозгласил тщету всех вещей, кроме любви к Богу? Не Он ли предопределил ее судьбу, сделав так, что она в конечном счете пришла к Нему?

Вдруг до ее слуха донесся звенящий голос: «Ищите же прежде Царства Божия». Люси побледнела, она была потрясена, душу затопила бесконечная нежность. О-о, вид преображенного лика! Вынести этого она была не в силах. Ее трепещущее сердце кипело непонятной страстью, излившейся из самой ее грусти. Эта страсть росла и росла, заполняя ее целиком, и, когда бедное тело не могло больше вмещать это чувство, в ней что-то произошло и ее дух вдруг обрел крылья и воспарил к фигуре Христа – ее Спасителя. Вверх, вверх устремлялась она, в Его ожидающие объятия – о-о, нежданная, невероятная радость! В экстазе она чувствовала, как ее нежно обнимают руки Искупителя. Голова ее склонилась, а из глаз хлынул безудержный поток слез. Припав к Его груди, она рыдала от счастья. Иисус, Сын Божий, слава Своего Отца, сияние непреходящего света, – Он принадлежит ей, и она наконец принадлежит Ему. Почему она никогда прежде не обращалась к Нему? Она прошла через пустыни тщеты, измучила себя суетными трудами. Но теперь она пришла к Нему, ныне ее душа соединилась с Творцом. Она была создана для этой цели. По сравнению с этим единением жизнь – ничто, смерть – ничто! Вокруг нее в небесной гармонии счастья звучал хор ангельских голосов.

– Иисус! Иисус! – в экстазе бормотала Люси. – Наконец я пришла к Тебе. Ты – мой, а я – Твоя навеки.

Она долго стояла на коленях, охваченная религиозным порывом. Она не видела мессу, не услышала ни слова из проповеди. Она ни на кого не смотрела, и на нее никто не смотрел. Она даже не знала, что все бедные прихожане ушли. Она осталась одна.

Наконец Люси медленно пошевелилась. Ее лицо, как и сияющий лик в ее видении, преобразилось. Могла ли она предполагать, что, войдя в церковь в столь жалком виде, выйдет из нее утешенной и умиротворенной? Люси быстро и взволнованно наклонилась, поцеловав ступни фигуры на кресте.

Удивительно приподнятым было состояние ее духа, но она втайне опасалась, что это счастье долго не продлится. Люси боялась, что недостойна столь ценного сокровища. Однако ее страхи оказались беспочвенными. Счастье продолжалось, оно принадлежало ей, росло с каждым днем и становилось сутью ее жизни. Многое ждало искупления – вся ее прежняя холодность и небрежность.

Удивительно, до чего пышно и стремительно расцветал ее религиозный пыл, и от этого цветения укреплялись глубокие духовные корни ее счастья. Она вновь и вновь приходила в церковь Святой Марии, сделав ее своим желанным прибежищем, к которому неизменно обращалась. В небольшом и непритязательном храме не было особых достоинств, но именно здесь Люси обрела благодать через высочайшую милость Создателя. Сюда она стала приходить, чтобы молиться, посвящать себя и свою жизнь Богу, ежедневно присутствовать на причастии. Эти бесценные моменты, когда Иисус дарил ей Свое тело, соединяя Себя с ней, теперь переполняли ее душу невероятным радостным экстазом. Никогда прежде не осознавала она всей значимости евхаристии. В прошлом, когда Люси на Пасху исполняла свой долг, принимая гостию и чувствуя на языке крошечную облатку, этот обряд казался ей торжественным, но не волновал ее. Она считала его частью своей веры, этому ее научили, но теперь все было по-другому. Слияние с Христом было реальным и несомненным, оно разжигало ее пыл, подстегивало сильное желание вновь испытать тот момент, когда в ее видении Он обнимал ее любящими руками.

Но что могла сделать Люси, чтобы показать свою ответную любовь и благодарность? Сама глубина ее страсти требовала от нее больших свершений, в упоении она стремилась принести какие угодно жертвы. Она желала более близкого и более обязывающего единения. Все ради Иисуса – таков был основной смысл ее жизни, и он нес ее вперед как неудержимый поток.

Однажды вечером, когда Люси, погрузившись в размышления, сидела в своей тихой комнате, ей вдруг пришло откровение, – наверное, так же пришла к Марии Благая Весть. Простое, неизбежное и даже дерзкое – далеким от религии людям оно могло показаться просто нелепым, но для Люси стало источником сладчайшего вдохновения. Всецело отдать себя Богу! Ею двигал порыв полного самоотречения. И что помешало бы ей уйти от мирской жизни? Ничего – не было ничего, что могло бы ее удержать. Словно вся жизнь Люси – постепенная утрата веры в блага земные – подготавливала ее к такому высочайшему завершению. Она тотчас же упала на колени и возблагодарила Иисуса за эту мысль. В ее душе медленно крепло это решение. Она испросила совета у своего духовника и получила его, а затем пришла к вполне взвешенному решению.