Благословенный камень - Барбара Вуд

В начале пути никто из переселенцев никого не знал, но довольно скоро все перезнакомились. Капитан Амос Тайс никогда не влезал в их личные дела, он только следил за тем, чтобы они оплатили дорогу, не отлынивали от хозяйственных дел и охоты и помогали отражать набеги индейцев, а их отношения его не касались. Скоро все уже знали, кто прибыл из Огайо, а кто из Иллинойса и Нью-Йорка; кто кем работал; сколько раз овдовел или вступил во второй брак. Однажды днем погонщик из Кентукки по имени Джеб подошел к Мэтью Лайвли со словами: «Миссис Тредгуд сказала, что мисс Фитциммонс говорила ей, что вы — доктор. Вы можете выдернуть зуб?» — Джеб потирал распухшую челюсть, лицо его приобрело зеленоватый оттенок. Но Мэтью ответил, что не занимается лечением зубов, но слышал, что Озгуд Ааренс из последней повозке — цирюльник.

Ида и Барнабас Тредгуды, как и большинство женатых пар в этом обозе, были женаты третий и четвертый раз соответственно (оба, соответственно, вдовели два и три раза), и у них был целый выводок детей. Ида была благодарна мисс Эммелин, которая помогала готовить, стирать и присматривать за детьми в обмен на место в повозке и защиту, потому что мужчины быстро заметили одинокую женщину и роились вокруг нее, как пчелы. Что не осталось без внимания Альбертины Хопкинс, предрекшей: «Эта девушка посеет раздор среди неженатых мужчин. Уж вы помяните мое слово, из-за мисс Эммелин Фитциммонс еще будут драться». Другие женщины поддакивали, потому что с подозрением относились к девушке, путешествующей в одиночку, тем более что эта девушка даже не чувствовала никакой неловкости от того, что она одна. В мисс Фитциммонс не было никакой застенчивости и скромности, по мнению остальных дам, слишком уж вольно она перешучивалась с мужчинами. Переворачивая бекон на сковородке, Альбертина Хопкинс произнесла достаточно громко, чтобы услышали все, в том числе и Эммелин: «Ни одна порядочная женщина не будет расхаживать с непокрытой головой и с распущенными волосами. Все мы знаем, какая участь постигла Иезавель из Библии».

Альбертина была не менее догматична и в других вопросах. Когда им встретилась негритянская семья, самостоятельно переезжавшая на запад на трех повозках, то на их просьбу присоединиться к Тайсу они ответили голосованием. Эммелин, Силас Уинслоу, Мэтью Лайвли и Ида с мужем проголосовали за то, чтобы негры поехали с ними, все остальные были против. Так что Амосу Тайсу пришлось объяснить бывшим рабам из Алабамы, что им лучше поехать в Калифорнию, где чернокожим только рады. В Орегоне не любят негров, — сказал он, и это была правда.

Когда они отъехали, оставив позади в открытой прерии три обшарпанные повозки, шесть волов, двух лошадей, одну корову и семью из пяти взрослых и семерых детей, Альбертина Хопкинс изрекла: «Если цветные желают переезжать на запад, я не возражаю. Я не имею ничего против этих людей. Просто я думаю, что им лучше путешествовать со своими. И зачем вообще ехать куда-то, где тебя никто не ждет? Не понимаю».

Альбертина была дородной женщиной с бульдожьим лицом, громогласная и тяжеловесная. О своих христианских достоинствах она распространялась не меньше, чем о сомнительной нравственности мисс Эммелин Фитциммонс, и даже двух своих детей назвала арамейскими словами из Библии, девочку — Талита Куми, что означало «Девица встань», а мальчика — Маранафа, что означало «Господь грядет». Альбертина, постоянно твердившая о своих добрых делах — наверное, потому что кроме нее их никто не творил, — верила, что призвана на запад для того, чтобы обратить тамошних язычников к Господу (правда, она не могла объяснить, какие язычники живут в Орегоне).

Мистер Хопкинс. наоборот, был спокойным и приятным человеком. Оба были вдовы — у него были свои дети от первого брака, а у Альбертины — свои, а когда они поженились, то родили еще двоих. Это была шумная орава сопливых ребят, носившихся без присмотра, таскавших еду и мучивших животных. Но Альбертина смотрела на поведение своих детей сквозь пальцы и называла их ангелочками. Мужчины, все до одного, сочувствовали тихому мистеру Хопкинсу, удивляясь, откуда берется такое терпение, пока однажды ночью — через несколько дней после того, как они выехали из Форта Ламари — братья Шуманы не обнаружили его под тополем, где он сидел и тихо пил из фляжки виски.

На четвертый вечер, за ужином, Альбертина сказала: «Эта Эммелин Фитциммонс сказала мне, что ей двадцать пять лет. Можете себе представить?» — и дальше Альбертина употребляла такие выражения, как «засиделась в девках» и «никто не берет». «Я считаю в высшей степени безнравственным, что незамужняя женщина принимает роды. Меня не интересует, чему ее там обучали по акушерству. Откуда девушка может знать о таких вещах?» И прибавила, вздохнув: «Бедная Ида Тредгуд», — и остальные поддакнули.

Мэтью Лайвли не мог не услышать громоподобного голоса Альбертины. Но он подумал, что миссис Хопкинс ошибается насчет того, что мисс Фитциммонс «никто не берет». В первые дни пути у него не раз была возможность наблюдать за молодой женщиной с буйными волосами цвета имбиря, потому что повозка Тредгудов шла всего через три повозки от его, и он подозревал, что мисс Фитциммонс просто не позволяет мужчинам выбирать ее, — она сделает выбор сама. И если она «старая дева», так это не потому, что ее никто не взял замуж.

Он не понимал, почему мисс Фитциммонс так его заинтересовала. Она ему даже не нравилась. Она вела себя совсем не так, как подобает леди, и его раздражала ее манера есть — с каким-то мужским аппетитом. Его любимая Онория едва прикасалась к еде. Она была такая изящная, с трогательно выступавшими ключицами. И такая нежная, что едва могла поднять веер, чтобы обмахнуться. Неудивительно, что половина молодых людей в Бостоне были в нее отчаянно влюблены. И все же мисс Фитциммонс влекла его, может быть, думал он, тем, что она едет на запад за тем же, что и он, — найти и занять свое место в жизни.

Пока обоз неуклонно продвигался по плоской равнине Канзаса, Ида Тредгуд, прижимая руки к своему огромному животу, говорила Эммелин: «Слава Богу, что вы поехали с нами. Это была не моя идея. Мой безмозглый муж продал ферму, даже не сказав мне об этом. Согнал нас с насиженного места — меня, пятерых сынишек и дитя, которое уже на подходе».

Эммелин с большим трудом скрыла удивление. Она никогда не слышала, чтобы женщина с таким неуважением относилась к своему мужу, однако довольно скоро поняла, что Ида — не единственная, кто испытывает подобные чувства. Многие женщины отправились в путь не по своей воле — они поехали на запад за своими мужьями или отцами, потому что у них не было выбора. Они тихо ворчали, готовя еду и стирая белье, — пока их не слышали мужчины. Поделать они ничего не могли и надеялись только, что будущее вознаградит их за тяжелый труд в настоящем.

На тринадцатый день пути, когда они отъехали от Индепенденса сто шестнадцать миль, у миссис Биггс начались схватки. Эммелин пришла, чтобы принять роды, Альбертина Хопкинс оттолкнула ее, едва не сбив с ног, и загородила вход в фургон. Эммелин, которой хотелось заехать Альбертине по ее ханжеской физиономии, сдержалась ради бедной миссис Биггс.

На следующий день они увидели, что с горизонта к ним стремительно приближается гроза, и, поставив повозки огромным кольцом вокруг скотины и лошадей, сидели и тряслись под хлопающей парусиной, пока над ними грохотал гром и сверкала молния. Эммелин, которую внезапно начавшийся ливень застал в тот момент, когда она помогала распрягать волов Тредгудов, бросилась в укрытие под ближайшую повозку, принадлежавшую, как оказалось, Мэтью Лайвли. Они сидели молча, тесно прижавшись друг к другу, объятые благоговейным ужасом перед лицом бушующей природы, грозившей убить скот и перевернуть повозки, в которых визжали от страха женщины и плакали дети. А потом гроза ушла — так же стремительно, как и появилась, оставив после себя волшебную красивую радугу. Альбертина Хопкинс, спускаясь по ступенькам своей повозки, произнесла при виде рассеявшихся туч: «Ах, солнце вышло!» — с такой гордостью, будто это тоже было ее рук доброе дело.