Исключительные - Мег Вулицер

– Посмотри на меня! Мой нос распухнет, как у боксера.

– Уезжай сейчас же, – сказал Джона. – Просто уезжай, ладно?

– Ты был таким талантливым ребенком, – ответил Барри. – Таким свободным. До чего же здорово было на это смотреть.

– Ой, да заткнись ты.

– Я сделал для тебя все что мог, – сказал Барри. – О тебе же никогда не заботились, не поддерживали тебя. Тут не твоя вина. У твоей мамы был прекрасный голос, и грустно, что с ней такое случилось.

– Нет, – сказал Джона. – Ты не знаешь, о чем говоришь.

Сюзанна Бэй радовалась жизни на ферме в Вермонте. Ученики Муна приезжали издалека, чтобы ее услышать, поучиться у нее гитаре и вокалу. Джона не желал больше ни слова слышать о ней от Барри Клеймса, поэтому вышел из номера и отправился восвояси. Но у двери обернулся, импульсивно схватил банджо, сунул его в чехол и ушел с ним. Руки и голова тряслись, пока он спускался на лифте. Когда он приехал на первый этаж, там как раз расходилась после встречи с астронавтом публика, чрезвычайно довольная опытами с симулятором невесомости. Пока Джона шагал по коридору, пытаясь успокоить свою беспокойную душу, в кармане, вибрируя в самом паху, зазвонил телефон. Он потянулся за ним и увидел незнакомый номер, поэтому ответил осторожно и услышал женский голос.

– Привет, Джона. Это Кейтлин Додж. Итан подумал, что ты мог бы выпить с ним по бокалу на винодельне «Голубая лошадь». Если устраивает, тебя заберут через двадцать минут. Годится?

Джона согласился, хотя, наверное, зря. Он зашел в свой номер, быстро принял душ, затем направился к главному входу в конференц-центр, и через несколько минут на обочине притормозил черный «Приус». Водитель вышел, распахнул заднюю дверь, и Джона забрался в машину. Его по-прежнему трясло так сильно, что он плотно прислонился к дверце в поисках опоры.

– Как прошел день, сэр? – спросил водитель. – На лекциях успели побывать?

– Да.

– Там был астронавт, который привез симулятором невесомости. Ходили на эту встречу?

Джона выдержал паузу.

– Да.

– И каковы ощущения? Мне всегда хотелось испробовать на себе.

Джона чуть распрямился.

– Сначала страшно, – ответил он. – Понятия не имеешь, что с тобой случится.

– Ясное дело, – сказал водитель. – Предвкушение.

– Но через некоторое время осознаешь, что контролируешь ситуацию, что есть только ты и эти элементы. И в конце концов становишься другим.

– До сих пор эффект ощущается? – спросил водитель.

– Да, до сих пор.

* * *

В патио винодельни «Голубая лошадь» все, кроме Итана Фигмена, который захватил место в тени под зонтом, сидели на солнцепеке с большими винными бокалами и тарелочками с пекорино и оливками. Со всех сторон на Итана украдкой поглядывали участники конференции, но подойти к его столику никто не решался. Джона сел напротив Итана, до сих пор ощущая, как тело бьет дрожь. Подали вино «Сира», «озорное», как выразился сомелье, тут же деликатно исчезнув, и Джона собрался было осушить бокал залпом, но на полпути прервался, поскольку заметил удивленный взгляд Итана.

– Что такое? – спросил Джона.

– Сбавь обороты, ни к чему так пить. Прямо как ребенок со стаканом молока. У тебя даже винные усы нарисовались.

Джона послушно притормозил. Взял оливку и попытался проявить к ней интерес. Но рука была нетверда, и скользкая оливка упала на землю и, словно каучуковый мячик, ускакала в кусты.

– Извини, – произнес Джона. Тут же он закрыл лицо руками и жалобно всхлипнул. Потрясенный Итан встал и перебрался на место рядом с ним. Теперь они сидели плечом к плечу, отвернувшись от остальных сидящих во дворике, и смотрели на безмятежные, залитые солнцем виноградники и длинные тонкие побеги.

– Рассказывай, – сказал Итан.

– Не могу.

– Да просто возьми и расскажи.

– Я кое-что сделал, и назад уже не отыграть, понимаешь? Совершенно на меня не похоже. Хотя на самом деле ты, наверное, думаешь, что вообще не знаешь, что похоже на меня, а что – нет. Ты никогда не просил рассказать о своих делах, в чем-то признаться.

– А зачем мне это? – спросил Итан. – Я не католик, я толстый еврей. Но я знаю, что зря ты так настроен, Джона. Если ты несчастлив или думаешь, что пропал…

– Да, пропал. Именно так.

– Тогда ты можешь что-нибудь сделать. Ты уже попадал в подобную ситуацию. Твой святой отец, преподобный Мун, помнишь? «Преподобный Мун нас унесет»?

Джона кое-как выдавил из себя нервную усмешку.

– Не знаю, что ты там натворил, – сказал Итан. – Но не могу поверить, что ничего нельзя исправить.

Он замешкался на несколько секунд.

– Речь об отношениях? – спросил он.

– Нет, я не по этому делу, – ответил Джона. – Разве не знаешь, что я монах?

– Нет, не знал, – сказал Итан. – Я знаю только то, что ты мне рассказываешь. Мы с Эш переживали, когда вы с Робертом расстались. Мы не хотели, чтобы ты оставался один. Но ты бы никогда не стал встречаться ни с кем из ее знакомых парней.

– После Роберта мне не нужны реальные отношения, – возразил Джона. – Были какие-то случайные эпизоды, но меня это обычно напрягает. Я в основном занимался работой.

– Иногда работа мне кажется отличным предлогом для чего угодно, – сказал Итан. – Но потом думаю: а может, это вообще не предлог. Может быть, работа действительно интереснее всего остального. Даже отношений.

– Мне как-то с трудом верится, что работа для тебя интереснее Эш и ваших детей.

Итан сунул пальцы в сырные кубики, ухватил два и без церемоний одновременно закинул их в рот.

– Я люблю свою семью, – осторожно ответил он. – Конечно, люблю. И Эш, и Ларкин, и Мо, – каждое имя прозвучало одинаково веско. – Но я постоянно думаю о работе. Частично она отвлекает от вещей, которые я не могу изменить. В том смысле, что я там нужен. Когда я уезжаю, как на этой неделе, они все разбалтываются. А отчасти дело в том, что именно о работе мне больше всего нравится думать, – он мельком взглянул через стол на Джону. – Если ты не можешь поддерживать хорошие отношения с человеком, то, по крайней мере, с работой надо быть в хороших отношениях. От работы должны быть такие же ощущения, как от потрясающего человека, который лежит с тобой в постели.

Джона расхохотался и ответил:

– Ну, моя работа таких ощущений не приносит. Она недостаточно интересная.

– Серьезно? А вроде бы должна. Тебе же всегда нравилось строить, созидать. Когда ты рассказывал о работе, я вообще не понимал, о чем ты говоришь, я же очень далек от этого. А инвалидные коляски, по-моему, дело важное, разве нет? Жизнь людей становится терпимой, у них возникает желание просыпаться утром, а не сводить счеты с жизнью и всякое такое.