Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

Еще в порту Морсби австралийцы нагляделись на жалких, замученныхболезнями местных жителей — если уж сами новогвинейцы в этом невыносимомклимате страдали фрамбезией, бери-бери и малярией, болезнями печени иселезенки, на что тут было надеяться белым. Встретили они в Морсби и технемногих, кто уцелел после сражения при Кокоде — это были жертвы не столькояпонцев, сколько самой Новой Гвинеи, живые скелеты, все в болячках, измученныежаром и бредом. На высоте девяти тысяч футов, где легкая тропическая форма незащищала от пронизывающего холода, пневмония унесла вдесятеро больше жизней,чем японские пули и снаряды. В таинственных чащах, где по ночам чуть светилипризрачным фосфорическим светом странные грибы, где надо было карабкаться покручам, по скользкой, липкой грязи, а под ногами сплетались и путались, выползаяиз земли, узловатые корни и нельзя было ни на миг поднять головы, каждыйоказывался отличной мишенью для вражеского снайпера. Да, это было совсем,совсем непохоже на Северную Африку, и Девятая дивизия ничуть не жалела, чтооставалась и выдержала два сражения за Эль-Аламейн — зато ей не пришлось пройтипуть на Кокоду.

Город Лаэ расположен на прибрежной лесистой равнине, далекоот срединной гористой части острова, которая возвышается на одиннадцать тысячфутов над уровнем моря, и места эти гораздо удобнее для военных действий, чемКокода. В городе всего-то несколько европейских домов, заправочная станция дамешанина туземных лачуг. Японцы и здесь, как всегда, дрались храбро, но их быломало. Новая Гвинея изнурила и вымотала их не меньше, чем их противников австралийцев,и они так же страдали от всяческих болезней. В Северной Африке воевали приподдержке мощной артиллерии и всевозможной техники, и странно показалось, чтоздесь, на Новой Гвинее, нет ни минометов, ни полевых орудий, только пулеметы давинтовки с постоянно примкнутыми штыками. Джимсу и Пэтси даже нравилсярукопашный бой, нравилось идти на противника плечом к плечу, оберегая другдруга. Но, что и говорить, после сражений с немецким Африканским корпусом всеэто выглядело ужасно жалко. Желтокожие вражеские солдаты — мелкие, щуплые, чутьли не все в очках и с беличьими торчащими зубами. Ни красоты, ни выправки, нето что бравые вояки Роммеля.

Через две недели после того, как Девятая дивизия высадиласьв Лаэ, японцев на острове не осталось. День для новогвинейской весны выдалсячудесный. Влажность уменьшилась на двадцать процентов, белесое, как бызатянутое пеленой пара небо вдруг поголубело, и засияло солнце, и водная гладьза городом заиграла яркими красками — зеленой, лиловой, сиреневой. Дисциплина соблюдаласьне так строго, словно всем сразу дали увольнительную и можно играть в крикет,гулять, где вздумается и подшучивать над местными жителями — те, смеясь,показывали багровые беззубые десны, изуродованные вечным жеванием бетеля. Джимеи Пэтси пошли бродить за городом, в высокой траве, она им напоминала Дрохеду —такая же золотистая, будто выцветшая, и такая же высокая, словно в Дрохедепосле долгих дождей.

— Теперь мы уже скоро будем дома, — сказалДжиме. — Япошек поколотили, фрицев тоже. Вернемся домой, Пэтси, домой, вДрохеду! Хоть бы уж скорей, верно?

— Ага, — сказал Пэтси.

Они шагали плечом к плечу, тесней, чем это обычно принятомежду мужчинами, и порой касались друг друга — бессознательно, как человектронет место, которое вдруг зачесалось, или рассеянно проверит, зажила лицарапина. Как славно, когда в лицо тебе светит настоящее яркое солнце, а некакой-то мутный шар, словно в парной турецкой бане! Опять и опять близнецызадирали головы, жмурились на солнце, раздували ноздри, вдыхая запах разогретых,так напоминающих Дрохеду трав, и им чудилось, что они уже там, дома, вполуденный зной идут прилечь в тени вилги, переждать самое пекло, почитатькнижку, подремать. Перекатишься с боку на бок, ощутишь всей кожей милую,дружелюбную землю и почуешь — где-то в ее недрах словно бьется могучее сердце,так слышит сердце матери спящий младенец…

— Джиме, смотри! Полосатик! Самый настоящий,дрохедский! — У Пэтси от изумления даже язык развязался.

Быть может, совсем не диво, что полосатые попугаи водятся ивокруг Лаэ, но уж очень счастливый выдался день, очень неожиданно было этонапоминанием о родине, — и в Пэтси вдруг взыграла буйная радость. Онрассмеялся и, с наслаждением чувствуя, как высокая трава щекочет голые колени,сорвал с головы потрепанную широкополую шляпу и пустился вдогонку за птицей,будто и впрямь надеялся поймать ее шляпой, словно бабочку.

Джиме стоял и с улыбкой смотрел на брата. Пэтси отбежалярдов на двадцать, и тут трава вокруг него взметнулась клочьями, срезаннаяпулеметной очередью; Джиме видел: брат круто повернулся на одном месте, вскинулруки к небу, точно умоляя. От пояса до колен весь он залился яркой алой кровью.

— Пэтси, Пэтси! — отчаянно закричал Джиме. Каждойклеточкой тела он в себе ощутил пули, поразившие брата, — это он сам теряетживую кровь, это он умирает. Он рванулся — прыгнуть, бежать, но солдатскаявыучка напомнила об осторожности, он с размаху растянулся в траве, и тут сновазастрочил пулемет.

— Пэтси, Пэтси, ты цел? — закричал он как дурак,он ведь видел, сколько хлынуло крови.

Но вот чудо — в ответ слабо донеслось:

— Ага.

И Джиме медленно пополз в высокой душистой траве,прислушиваясь, как она шуршит на ветру, как шуршит, расступаясь перед ним.

Наконец он дополз до Пэтси, припал головой к его обнаженномуплечу и заплакал.

— Брось, — сказал Пэтси — Я еще живой.

— Очень худо? — спросил Джиме, весь дрожа, стянулс брата пропитанные кровью шорты и поглядел на окровавленное тело.

— Во всяком случае помереть я вроде не помру. Со всехсторон подбегали товарищи, те, что играли в крикет, не успели снять наколенникии перчатки; кто-то побежал обратно за носилками, остальные молча двинулись вдальний конец прогалины, на тот пулемет. С пулеметчиком расправились без пощады— все любили молчуна Харпо. Если с ним будет худо, Джиме тоже никогда неоправится.

А день выдался такой чудесный, полосатый попугайчик давноулетел, но другие пичуги чирикали и щебетали вовсю, их заставляла замолчатьтолько настоящая стрельба.

— Твоему Пэтси дьявольски повезло, — немногопогодя сказал Джимсу врач. — В него попало с десяток пуль, но почти всезасели в мякоти бедер. Две или три угодили повыше, но, видимо, застряли втазовой кости или в мышце. Насколько могу сейчас судить, ни кишки, ни мочевойпузырь не задеты. Вот только…

— Ну, что там? — нетерпеливо прервал Джиме; еговсе; еще трясло, он был бледен до синевы.

— Сейчас еще трудно сказать наверняка, и я не такойгениальный хирург, как некоторые в Морсби. Те разберутся и скажут тебе. Дело втом, что поврежден мочевой канал и мелкие нервы в паху. Безусловно, его можнозалатать и заштопать, будет как новенький, кроме этих самых нервов. Их, ксожалению, не очень-то залатаешь. — Врач откашлялся. — Я что хочусказать, возможно, он навсегда останется нечувствительным в детородной области.