Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Пузырь был не крупнее ее головы. Проглотить человека он мог не лучше, чем станцевать чечетку, однако пытался, еще как пытался. Если бы она утонула, он бы сожрал ее медленно, грамм за граммом. По словам врачей, чудо, что она выжила, – наверное, у нее гигантское сердце. Говорила морячка так, словно курила одну за другой, – гортань загрубела от шрамов. Когда ее вытащили из воды, тварь была на ней, серо-синяя, омерзительная, полужидкая. На суше двигаться она не могла – никакой мускулатуры. Морячка попросила ее не выбрасывать. Несколько недель спустя, поправившись, она сожгла тварь во дворе и потом два дня блевала. Пить она не начала; алкоголь вызывал сны о щупальцах, окутывающих ее тело, и она просыпалась от истошных криков. Муж клал крепкие сухие руки ей на плечи, осторожно гладил рубцы, и она постепенно успокаивалась.

Вот и «Джоргмунд» такой: один организм, состоящий из многих. Он не думает, только существует, реагирует на раздражители, растет – и все. Люди, которые на него работают, подобны полипам: не отдельные личности и не совсем уж органы компании. Монстр занимает их мысли, но целой картины они не видят и отдаются ему целиком, когда выключают в себе человеческое. Ниндзя – жалящие клетки, которые уничтожают врагов и убивают добычу. Гумберт Пистл – самый большой и плохой из них. Он слился с машиной, с чудовищем, воедино. Он видит тварь целиком, и она его не пугает. Она проникла во все его мысли, их уже невозможно отделить друг от друга.

У меня такое чувство, будто я перевернул камень, думая найти под ним насекомых, а выяснилось, что и сам камень – большой ком жуков.

В боевиках герои умеют двумя-тремя связными предложениями объяснить суть надвигающейся опасности, и все (кроме одного недоумка, которого позже сожрут, или ему придется извиниться) сразу верят им на слово. Во мне же бушуют первобытные инстинкты: бежать, искать преимущество, сражаться. Бить руками маленькое и мягкое. Если хочешь убить кого-то большого и твердого, надо найти палку с камнем на конце или острую кость. А мне очень хочется его убить – не меньше, чем ему хочется убить меня, бея, Найденную Тысячу и любого, кто видит его истинную сущность. Все должно работать в интересах Компании. То, что не работает, надо уничтожить. Эволюция не добрая и пушистая; ДНК не вступает в переговоры. И Компания такая же: слишком примитивная, слишком молодая, слишком простая, чтобы допускать иные точки зрения.

Элизабет Сомс не спорит, только быстрыми взглядами оценивает мое состояние. Слышит слова, которых я не произношу, понимает идеи, пенящиеся за ними. Затем бросает в сумку вещи, выключает свет в голубятнях, выдергивает из розетки электрический камин и быстро уводит меня прочь, даже не оглянувшись. Это место было ей домом последние двадцать месяцев или больше, но она не позволяет себе по нему скучать. Ее рука лишь самую малость твердеет в моей, когда мы спрыгиваем с крыши и покидаем уютные развалины.

Едем по главной дороге, вдоль Трубы. Я за рулем. «Магия Андромаса» упрятана в Хавиланде. Она привлекает внимание, а Анабелль неприметна – просто большой скрипучий грузовик, один из многих. Если нам повезло, то все думают, что я умер. Моего тела не найдут, однако тому может быть несколько причин. К примеру, меня сожрали шакалы или голодные дети улицы. Я мог выползти, искалеченный, на дорогу, где меня сравняли с землей проезжающие автобусы. А может – этим я особенно горжусь – мое тело смыло в сточную канаву, и теперь оно медленно сочится в городскую воду.

– Нет! – говорит Элизабет Сомс, когда я продолжаю в том же духе. – Хватит! Довольно, прекрати. – Видите ли, подобными блестящими мыслями я делюсь с ней уже несколько часов подряд, и к этому времени она, морщась и хихикая, выслушала их немало.

В папке Гумберта Пистла была карта. Недалеко от Хавиланда есть самый обычный и безобидный поворот на проселочную дорогу. Вскоре дорога превращается в тропинку, затем в широкое безмятежное шоссе. Если верить знакам, там находится завод по производству искусственного молока. Это «Источник» – место, где делают ФОКС (я еще не рассказал Элизабет о самой страшной тайне Гумберта Пистла, о черных гробах, сгоревших на Девятой станции), где начинается и заканчивается Труба. Голова и хвост удава. Туда должны привезти Захир-бея. Туда должен поехать и я, чтобы положить всему конец.

Однако сейчас нам надо попасть в какое-нибудь известное место, где мы сможем встретиться с союзниками, если такие найдутся. Поэтому я позвонил на личный номер бармена Флинна и заказал номер в «Безымянном баре» (прежде я никогда не отваживался на это, опасаясь подслушать его брань и увидеть, как миссис Флинн елозит по бильярдному столу или развлекается в хозяйских комнатах).

Пустыня почти не изменилась. Вообще пустыни, конечно, меняются. С ними происходят неуловимые метаморфозы, они становятся суше или, наоборот, зеленее, благоволят одному розовоухому хитрому зверьку или другому. Но эту разницу трудно заметить, как трудно бывает разглядеть новую стрижку почти лысого мужчины. Перемены имеют огромное значение, хотя для окружающего мира это по-прежнему пыльная пустошь с небогатой растительностью. Сегодня холодно. На земле лежит туман, с гор веет снегом. А вдоль дороги нам навстречу летит теплый, тошнотворный, навозный запах.

В «Безымянном баре» тихо. Не мертвая тишина, но и привычного шума изнутри не доносится: ни разговоров, ни звона пивных кружек. Неужели там никого? Из придорожного кафе рядом с главной Трубой мы сделали несколько звонков. В баре должно быть полно народу. Если никто не пришел, считай, все кончилось, не успев начаться. Элизабет легонько прижимается ко мне. Я не один. Она со мной и никуда не денется. Двое против целой армии. Чудесно. Тут дверь открывается: на пороге стоят Салли с Джимом. Они отступают, и к нам выходит женщина пониже ростом. Ли.

Я не мог просить коллег по Агентству сюда прийти. Не мог рассказать им о случившемся и ждать, что они мне поверят. Потому и не собирался. Но у Элизабет Сомс нервы пожелезней моих. Она четко знала, как все устроить, кто меня выслушает, кто передо мной в долгу и чувствует это. Она позвонила Ли, представилась, сказала, что она сейчас со мной, объяснила, чем на самом деле занят Гонзо и как его подставили. Вдобавок она поведала эту историю Ма Любич, а та неравнодушна к Элизабет Сомс и считает ее (странствующего мстителя-волшебника, живущего в голубятне) «оччень хорошшей девочкой из Криклвудской Лосчины, оччень хорошшо воспитанной». Ма Любич стала нашептывать Ли на одно ухо, Элизабет на второе, и Ли так и не смогла бы вставить словечко, если бы не вмешался старик Любич. Тогда она сказала одно очень простое слово: «Да».

В общем, Джима и Салли вновь побеспокоили гости из нашего дома – дома Любичей, – хотя на сей раз они, к счастью, ужинали. Ли выложила им все как есть, и Джим заворчал, а Салли молча воззрилась на подругу. Потом они встали и взяли сумки, которые еще со дней в Шангри-Ла всегда ждут наготове у входа в спальню. Джим потер лысину, надел шляпу, и все трое отправились за Томми Лапландом и Сэмюэлем П., которые шатались по какой-то дыре наподобие Матчингема. Затем они вытащили Тобмори Трента с дегустации вин, а Энни Быка и Игона Шлендера с посиделок в честь рождения ребенка. Собрав всю банду, они начали готовиться к предстоящей работе, хотя никто не знал наверняка, в чем она заключается.