Обреченный царевич - Михаил Попов

«Брат» Эта отделился от остальных и, подойдя к креслу царя, указал на выстроившуюся перед башней египетскую флотилию. Он собрался было задать какой-то вопрос, но Апоп вяло махнул толстой ладонью. Не надо, не говори ничего. Эта коротко кивнул и отправился вслед за всеми, оставляя царя наедине с его переживанием. Исправный начальник гарнизона для того и нужен, чтобы отгонять от стен столицы всяких вооруженных сумасшедших, в каком бы количестве они ни явились.

Эта уже почти до половины опустился в пол, когда Апоп спросил его негромко:

– А может, он уже выскользнул из города? К своим.

Начальник гарнизона отрицательно покачал головой:

– Не думаю, что он мог успеть. Команда «к воротам» и «на стены» поступила сразу с появлением кораблей, когда он был еще с тобой на башне. Он в городе.

– Тогда почему его никак не найдут?

– В основном стража теперь на внешних стенах, а горожанам ни до чего нет дела.

– Почему он сам не попадется, ведь он ничего не знает в городе?

Эта снова покачал головой:

– Целый месяц он ходил вместе с тобой туда и сюда. Он умный мальчик и кое-что, видимо, подсмотрел. Закоулки всякие. Но он не сможет долго сидеть в одном укрытии. Он станет пробираться к внешним стенам, чтобы выскользнуть к своим, и попадется неизбежно.

Апоп закрыл глаза, грудь его вздымалась, как будто внутри топтался бегемот.

– «К своим». Он просто ничего не понял.

– Да, брат, он просто не успел понять. Он просто испугался, или это был порыв глупой радости, и он рванулся, увидев знакомые очертания. Мы найдем его, ты объяснишь ему… и еще получишь его сердце.

79

Весь день Яхмос не позволял себе сесть, а всю следующую ночь – заснуть.

Когда солнце встало и стало ясно, что картина неизменна, генерал заснул на два часа. И снился ему, как ни странно, тот, кто был от него сейчас далее всего – Аменемхет. Праздник в доме верховного жреца. Сам бритоголовый владыка душ в торжественном облачении: нагрудник, сияющий ярче золотого, и шкуры двух леопардов на плечах – пятнистого и черного. Понятно, что звучит торжественная музыка, хотя ее и не слышно. Послушники и послушницы ходят вокруг жреческого престола бесконечными хороводами. Аменемхет кажется высоким, далеким и неподвижным. Над ним опахала, почему-то еще снопы и золотые головы баранов, тех самых, что символизируют Амона. Вдруг его правая рука оживает и простирается пальцами вперед, и Яхмос понимает, что жест имеет в виду его, Яхмоса. Призывает приблизиться. Не желая подчиняться, полководец ощущает, что движется к жреческому трону. Извиваясь в душе и приказывая членам тела своего замереть и сцепиться друг с другом. Но это не помогает. Он плывет, плывет туда, к призывающей руке. Этого нельзя понять, и бессилие приводит в отчаяние. И в тот момент, когда плывущий генерал понимает, почему происходит все это, почему даже собственное тело не слушается его приказа, отчаяние становится еще на несколько ступеней глубже, если не бездонным. Оказывается, он всего лишь ребенок, подносимый к сидящему владыке, младенец, не способный сам ходить. Разница между состоянием ума, уже знающего все, что можно знать, и бессилием тела, мучительна. Генерал открывает рот, чтобы поразить жреца могущественным приказом, но его рот извергает только ягнячье блеянье. Голова Аменемхета вдруг сносится к нему вниз с вершины своего положения так резко, как будто отсоединилась от тела и успокаивающе задышала в зажмурившееся лицо.

Яхмос отмахнулся, да так, что Санех рухнул на палубу. Он наклонился, чтобы разбудить генерала сообщением, что лодки первых гонцов показались из-за камышовых бастионов в тылу флотилии.

– Где?! – мрачно и невразумительно спросил Яхмос.

– Уже подплывают, – размазывая кровь по верхней губе и насильно улыбаясь, сказал начальник стражи.

Но генералу был надобен прежде не доклад о состоянии дел, а Дуауф, прорицатель.

Санех не полностью поверил своим ушам, услышав, с кем желает немедленно говорить его хозяин. Воитель Яхмос не был, конечно, человеком безрелигиозным, но мог таким считаться в сравнении со своим старшим братом. Он не задумывался о роли богов в мире своих дел. Они плавали в сияющих ладьях по небу, и ему было довольно этого невнимательного знания. В расчетах практических замыслов он обходился без их участия. Конечно, когда на пути его отряда попадалась пара скарабеев, он не мог отдать приказ – топтать! Не потому, что верил, будто перед ним воплощение Ра, но из-за того, что это могло произвести плохое впечатление на солдат отряда. Кроме того, боги были оттеснены на края его деятельного сознания еще и потому, что от их имени и в качестве их земного союзника все время выступал его злейший враг Аменемхет. Кстати, именно поэтому при Яхмосе и появился прорицатель Дуауф, мемфисский жрец, посланный Птахотепом для устроения святилища Птаха при дворце молодого генерала. Яхмос вздумал найти себе метафизического союзника, раз за спиной Аменемхета такие уже стоят. Он действовал исходя исключительно из практических соображений, как будто переманивал на свою сторону какого-нибудь царька с его войском, но в мире борения духовных империй практические расчеты суть синоним наивности. Что могло быть смешнее замысла переделать Фивы из города Амона в город Птаха, да еще с помощью перевозки туда одной статуи! Религиозно-реформаторский план военачальника конечно же рухнул, и прорицатель Дуауф остался в багаже Яхмоса как его осколок. Яхмос о нем почти забыл и вспомнил только сейчас, очнувшись от непонятного, отвратительного сна. Дуауф выступил на первый план, потому что генерал не мог в своем положении обратиться за истолковательской помощью к жрецу любого иного бога, ибо все они казались ему склонившимися перед лицом Амона и являлись духовными шпионами Аменемхета. В том, что верховный жрец нашел в себе силы на таком расстоянии и в таком победительном виде присниться Яхмосу, они увидят пищу для самых невыносимых выводов.

Отказаться от толкования совсем?

Это было выше сил египтянина, даже такого, как громила генерал.

– Где он?!

За ним было уже послано. Он должен был томиться в жаркой полотняной норе на одном из соседних судов, ибо – человек свиты.

– Он на «Сияющем в Мемфисе», – прошелестел слух.

В борт «Тельца» глухо ударилась носом лодка. Яхмос перегнулся через борт. Это был гонец от Нутернехта. Он поднял руку и уже открыл рот, но генерал крикнул ему, чтобы он молчал. Забирался на борт и молчал.

Пока не явится прорицающий в делах высшего мира, об обстоятельствах мира обычных вещей разговаривать не имело смысла.

Вторая лодка причалила, третья. Гонцы по-обезьяньи карабкались по веревкам на борт флагмана и усаживались на корточки на корме.

Яхмос расхаживал за спиною носовой статуи. Глянул из-за ее плеча на кирпичный палец, как ему теперь показалось, предупреждающе торчащий из городских теснин.

Наконец жрец Птаха прибыл. Невысокий, низколобый, уже не такой самоуверенный, как сразу после прибытия из Мемфиса к генеральской ставке в Темсене. Теперь ему его положение было не совсем понятно.