Столетняя война - Жан Фавье

Карла VI привезли в Ле-Ман, потом в Париж. Естественно, двор и город заговорили об измене, о яде, о колдовстве. Несколько дней отдыха, и можно было полагать, что Карл VI выздоровел. Но он устал. Герцоги договорились избавить его от забот управления. В первые же часы мармузетов выбросили из Совета без особых церемоний. Было известно, что они быстро разбогатели. Об уходе «старикашек» никто не заплачет.

Клиссон удалился в свой замок Жослен. Бюро де ла Ривьер и Жан Ле Мерсье на некоторое время попали под арест. Монтагю укрылся в Авиньоне.

В безумии Карла VI будет немало ремиссий. Но герцог Беррийский и Бургундский уже были у власти и слишком хорошо помнили, как их изгнали в 1388 г.: они дружно выступили против нового противника, который не шел в счет в 1380 г., но которому четыре года реальной власти позволили возмужать, — Людовика Туренского, ставшего в 1392 г. Людовиком Орлеанским.

Молодой принц был столь же непопулярен, как и его верные мармузеты, политическая мудрость которых для многих была синонимом фискальной системы и бюрократии. Людовик слыл ненасытным: герцог Туренский и Орлеанский, граф Ангулема, Перигора, Дрё, Суассона, Порсиана и даже Блуа, он все равно должен был широко использовать королевскую казну, чтобы обеспечивать существование своего двора и оплачивать свою личную политику. Во Франции, Италии, Германии он содержал клиентелу из князей и городов, верность которых была столь же ненадежной, сколь и дорогостоящей. Неспособный соразмерять амбиции и средства, он делал все, чтобы навлекать на себя ненависть. Было известно, что он склонен к роскоши, к легкомыслию. Сам Жувенель дез Юрсен упрекнет его через несколько лет:

Он ничуть не сдерживал себя в удовольствиях.

Его всегда окружал праздник, праздник молодости, в котором принимали участие король — когда болезнь отступала — и королева Изабелла, жизнь которой без некоторых отвлекающих средств, к которым она часто прибегала опрометчиво, стала бы до времени жизнью вдовы. Тон был задан еще до болезни короля. Посвящение в рыцари юных принцев из Анжуйского дома и коронация королевы Изабеллы в 1389 г. были праздниками монаршего престижа. Для их участников это был просто-напросто повод повеселиться. Людовик Орлеанский не догадывался, что время игр кончилось.

Эта молодежь была у власти впервые после очень долгого периода, ведь молодой Карл V чувствовал себя как до восшествия на престол, так и после очень одиноким в суровом мире, где он был один, а его сверстников держали в Лондоне в качестве заложников. Не отдавая себе в этом отчет, молодое поколение сверстников Карла VI играло в возрождение былых времен и развлекалось экзотическими воображаемыми перемещениями как через века, так и в пространстве. Это были праздники давно ушедшего рыцарства — поединки и турниры показывали, что времена подвигов не умерли. Верность романам о короле Артуре в литературных дебатах тоже способствовала сохранению радостей воображаемого рыцарства.

Эти молодые люди могли развлекаться, потому что в их распоряжении была казна и потому что Франция в конечном счете одержала верх в войне, считавшейся оконченной, но они совсем не сознавали недовольства окружающих. Ярость податных, думающих, на чем сэкономить, горькое чувство клириков и магистров, сознающих необходимость реформ и видящих, что всем на это наплевать, враждебность знати, которая не вся имела доступ к празднику, — Людовика Орлеанского и его друзей окружал всеобщий ропот.

Брат короля в глазах многих был дилетантом в политике. Когда пристрастие к экзотике побудило двор в январе 1393 г. устроить «бал дикарей», который кончился плохо, потому что от факелов охраны герцога Орлеанского загорелась шерсть нескольких «дикарей», приклеенная смолой (пять человек погибло) молодого герцога не преминули заподозрить, что он хотел убить короля.

Ситуацию усугубляли слухи, порождаемые сердечными отношениями герцога Орлеанского со своей молодой невесткой. Изабелла Баварская была прелестной брюнеткой, умной и жизнерадостной. То, что она очень хорошо нашла общий язык с королевским братом, быстро дало повод для пересудов.

В жизни этого двора, на который расходовали большие средства Изабеллы и Людовик Орлеанский, не все сводилось к легкомысленным забавам. Мы видели, что подходы к политике здесь порой выходили на европейский уровень. Окружение принца не состояло из одних гуляк, и наряду с профессионалами, которых огульно окрестили «мармузетами», в нем присутствовало несколько мастеров пера, сделавших, в частности, из канцелярии герцога Орлеанского очаг интеллектуального возрождения. Герцогские секретари Гонтье Коль, Амброджо деи Мильи, Жан де Монтрёй, Жак де Нувьон или Томаш Краковский — надо отметить их разноплеменный состав — вели со своими коллегами из авиньонской папской канцелярии вроде Жана де Мюре или Никола де Кламанжа переписку, в которой все большую утонченность приобретало это первое издание французского гуманизма, обреченное на гибель в гражданской войне.

В те же времена благодаря таланту Кристины Пизанской весь Париж включился в активный спор о тех тезисах клерикального антифеминизма и циничного отношения к чувствам, которые были сформулированы в XIII в. в старинном «Романе о Розе»[90]. Одни, как Коль и Монтрёй, поддерживали «Роман…» от имени морального гуманизма, стольким обязанного как Петрарке, так и Овидию, другие выступали против этой едкой сатиры на женское естество, доставившей радость многим поколениям мужчин и особенно клириков. В «Послании к богу любви» Кристина Пизанская в 1399 г. развила теорию равновесия между сердечными порывами и чувственными удовольствиями. Ее поддержал Жерсон из неприятия духа наслаждений, целиком пропитывающего «Роман о Розе». В дело вмешалась Изабелла Баварская.

24 февраля 1401 г. во дворце Артуа — парижской резиденции герцога Бургундского — собрался Суд Любви, составленный Карлом VI, а на самом деле его дядьями герцогами Бурбонским и Бургундским, чтобы оценивать поединки поэтов, сочинявших стихи в честь дам. Ни одно из тридцати шести мест в этом Суде Любви не предоставили женщине. Зато новое ристалище приобрели арманьяки и бургундцы, где они, как и в других местах, выясняли отношения.

Филипп Бургундский мог сколько угодно делать вид, что возмущен легкомысленным поведением племянника. На самом деле он этим умело пользовался. Людовик Орлеанский, регент королевства в качестве первого принца крови, был фактически отстранен от рычагов управления. Болезнь короля оставила во Франции только одного настоящего повелителя: им был Филипп Храбрый, герцог Бургундский. Герцог Беррийский охотно отступал в тень брата, лишь бы ему предоставляли долю в доходах.

Первым плодом бургундской политики стал мир с Англией. Ричард II и Филипп Храбрый без труда нашли общий язык: тому и другому надо было спасать экономику, переживавшую трудный период. В Лелингене в 1393 г., в Булони в 1394 г. и, наконец, в Париже в 1395 г. их полномочные представители уточнили условия соглашения. Основной статьей было решение о браке Ричарда II и совсем юной Изабеллы, дочери Карла VI. Принцессе предоставлялось достойное приданое — восемьсот тысяч франков. Перемирие в 1398 г. продлили… до 1426 г.