Столетняя война - Жан Фавье

Так, в 1378 и 1379 гг. мятеж породило тяжелое сочетание бедности и несправедливости. Жители Ле-Пюи восстали против эда. Это движение поддержали Ним, Монпелье, Алее. Сеньоры и нотабли дали ему отпор, повесили нескольких вожаков — например, в Клермон-л'Эро — и ненадолго успокоили массы, демократизировав деятельность муниципальных институтов. Но Карл V и его советники прекрасно видели опасность: они не забыли Этьена Марселя и его людей в красно-синих шаперонах.

Поводом по большей части становилась коллективная эмоция, часто обманчивые доводы и нелогичные выводы. «Как нам кормить детей?» — задались вопросом богомольцы в Ле-Пюи, собравшиеся вокруг статуи Богоматери для общей молитвы, прежде чем ограбить несколько патрицианских дворцов. «Поступим как другие!» — кричали многие потенциальные мятежники, узнав, что соседний город восстал. Били в набат. Многого не требовалось, чтобы одни или другие пришли в возбуждение.

Не менее эмоциональной была реакция тех, кому грозил гнев «простолюдинов». Разве в Безье в 1381 г. не ходили слухи, что мужики хотят убить богачей, чтобы силой жениться на самых состоятельных и самых красивых вдовах?

Поводом для взрыва стало назначение нового королевского наместника. Людовик Анжуйский успел разобраться в особых проблемах края. Но отныне его место было в Париже. Может быть, Карл V, чувствуя, что умирает, хотел, чтобы рядом был брат, уже назначенный на пост регента? Готовился ли уже — в частности, путем финансовых переговоров — итальянский поход, который должен был сделать герцога Анжуйского королем Неаполя и в то же время авиньонского папу Климента VII — римским папой? Как бы то ни было, Карл V призвал к себе брата.

Тогда на устах у многих по всему Лангедоку было одно имя: в качестве преемника герцога Анжуйского назначат графа де Фуа — Гастона Феба. На самом деле Карл V имел в виду этого человека, который всегда был оплотом королевской власти на Юге. Аристократия в этом высокородном принце узнавала себе подобного, горожане знали его как достойного человека, «простолюдины» его любили. Увы, Карл V умер, не успев его назначить. Выгоды от власти поделили дядья Карла VI. Назначения королевским наместником в Лангедок добился Иоанн Беррийский.

Иоанн Беррийский оставил по себе память как щедрый и просвещенный меценат, любитель изящной словесности и изысканных миниатюр. Но современники прежде всего отмечали жестокость, с какой он умел давить на податных. Вкусы этого принца — любителя искусств стоили дорого, как и его любовь к политической интриге. Весть, что наместником станет он, породила на Юге худшие опасения.

Гастон Феб какое-то время подумывал восстать. Лангедокские города колебались. Некоторые обещали поддержать настоящую акцию сопротивления. Граф де Фуа должен был стать их вождем. После вымирания рода Сен-Жилей и перехода графства Тулузского в королевский домен граф де Фуа мог претендовать на первое место среди крупных феодалов Лангедока. Но Гастон Феб был мудр. Как вассал короля Франции он был скорей союзником, чем приверженцем. Зачем ставить под угрозу столь выгодное положение? В 1381 г., когда Лангедок колебался, поддержать ли решение королевского правительства, никто бы не предположил, что престол Валуа пошатнется. Карл VI был ребенком, но его Совет состоял из принцев с большим политическим опытом и мог распределить власть, не разделяя ее. Было бы неразумно изображать себя королевским наместником вопреки королевской воле.

После того как Гастон Феб покорился, Иоанн Беррийский мог вступать в свои добрые города, особо не рискуя. И вот 8 сентября 1381 г. консулы Безье обсуждали организацию уже скорого въезда в город королевского наместника.

Простой народ с этим не смирился. Он не знал, до какой степени Советы французского короля в Париже со времен Гильома де Ногаре изобиловали баронами и юристами с Юга. Но он плохо понимал, почему это Лангедоком должен править человек с Севера. Масла в огонь подливали многочисленные толки об алчности герцога. Ремесленники и лавочники Безье встревожились, узнав, что их консулы готовятся открыть городские ворота этому пришельцу.

Консулы, сытые, союзники Беррийца — все едино, а Безье был одним из городов, где власть богачей допускала самый наглый произвол и самую откровенную несправедливость.

Перед ратушей выросла толпа. Здесь были ткачи, подмастерья, а также земледельцы. Выломали дверь. Башня загорелась. Нотаблям остался выбор: либо поджариться заживо, либо прыгнуть в окно и разбиться о землю.

Как во многих других случаях, гнев порождал гнев. Повстанцы пошли по улицам, громя дома самых видных бюргеров. Богатейшие дворцы Безье были разграблены. Девять человек убили. В ратуше погибло десять.

Это стихийное восстание, похоже, имело ограниченные пределы. Никто его не готовил и никто им не руководил. Суровая расправа, произошедшая, видимо, только в городе Безье, как будто исчерпала инцидент. Уцелевшие бюргеры повесили сорок одного мятежника, которых опознали. Чтобы произвести впечатление, четверых самых рьяных убийц зарубили топором на главной площади, причем плахой послужил винт масличного пресса. Через четыре месяца Иоанн Беррийский отметил свой въезд в Безье наложением на город огромного штрафа, на который нотабли — проявив определенный здравый смысл — согласились, чтобы избежать иного бремени. Но многие жители, не участвовавшие в восстании, сочли цену слишком высокой.

Во всем Лангедоке приезд Иоанна Беррийского способствовал тому, чтобы недовольство оформилось. Движение, руководимое тут муниципальными властями, там направленное против них и их союзников из числа бюргеров, было столь же разнородным, как и его причины. Некоторые города договорились между собой: так, Тулуза послала подкрепления Сент-Антонену, городу в Руэрге. Этих соглашений было недостаточно, чтобы произвести впечатление: инициативы остались стихийными, разрозненными и даже не скоординированными. Но за несколько месяцев весь Лангедок охватило восстание «простолюдинов» против людей короля и нотаблей из консульств.

Не было никакой программы, никаких требований, кроме одного: да погибнет фиск и те, кому он выгоден. Это была безнадежная борьба с нищетой, с тревогой, но она обернулась социальной войной внутри городских коммун, среди причин которой были и несправедливое распределение налога к выгоде богатых, и расхищение наследств, и задержка зарплат, и полные либо пустые погреба, и, достаточно редко, политические убеждения.

Реакция муниципальных властей, не менее хаотичная, чем сами восстания, выгнала на дороги самых заведомых бунтовщиков — тех, кто, узнав об истории в Безье, раздутой народной молвой, увидел тень виселицы. Формировались банды, не укреплявшие безопасности сельской местности и угрожавшие городам. Некоторые консульства, например в Ниме, приняли сторону повстанцев и вполне официально устроили гонения на знать и патрициев. К движению примыкали рыцари и оруженосцы — из прагматических соображений, иногда из враждебности к королевской администрации во всех ее формах. Так, богатый юрист из Каркассона Пьер Буайе предоставил снаряжение нескольким бандам.

Этим бродячим бандам быстро дали название — «тюшены», те, кто находится в «touche», иначе говоря, в ландах. Мы бы сказали — «маки»[88].