Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

До деревни Одноглазого они добрались за два дня. Их приход был встречен как триумфальное возвращение победителей. Лицо отца Альфонсо так и просияло, когда он увидел перед собой так много будущих обращенных в истинную веру. Шон представил себе, что тот уже мысленно потирает руки, и решил не останавливаться, пока Альфонсо не забыл о главной цели этой экспедиции. Одноглазому в качестве платы за услугу Шон подарил охотничий нож. Прижав нож к груди, Одноглазый уселся под большим деревом посредине деревни, его тоненькие ножки больше не в силах были держать его вес.

– Хлуби, хватит прохлаждаться… мы едем немедленно!

Шон даже не слезал с лошади и нетерпеливо ждал, пока Хлуби прощается сразу с тремя местными девушками. Хлуби продемонстрировал традиционный вкус всех зулусов: все три были молоденькие, полногрудые и толстозадые. И вдобавок все три безутешно плакали.

– Ну хватит, Хлуби, поехали… в чем дело?

– Нкози, они считают, что я всех трех взял себе в жены.

– С чего это они взяли?

– Вот и я думаю, нкози…

Хлуби с трудом освободился от объятий самой пухленькой и молоденькой, схватил свои копья и пустился бежать. Шон и Альфонсо галопом поскакали его догонять. Местные жители кричали им вслед слова прощания, и Шон оглянулся; он увидел, что Одноглазый все еще сидит под тем же большим деревом.

Темп движения, который задал Шон, подействовал наконец на отца Альфонсо. Словесный фонтан его ослаб, он обнаружил нежелание своей задницы касаться седла, ехал скрючившись, прижавшись к шее лошади и задрав ягодицы вверх. Они миновали перевал и стали спускаться по другому склону. Потом земля пошла ровно; они оказались в долине реки Саби и въехали в лес.

На девятый день путешествия из Нова-Софалы путники достигли берега реки Саби.

День клонился к вечеру. На водопой в русло реки слетелись стаи цесарок. Окруженные голубой дымкой хлопающих крыльев, они поднялись в воздух.

Ведя за собой спутников, Шон стал спускаться по склону. Пока лошади пили, Шон беседовал с Хлуби.

– Узнаёшь это место на реке?

– Да, нкози, мы в двух часах езды от лагеря вверх по течению… когда шли через лес, забрали далеко к северу.

Шон посмотрел на солнце: оно уже висело над верхушками деревьев.

– До темноты осталось полчаса… и ночи сейчас безлунные.

– Можно подождать до утра, – с надеждой предложил Хлуби.

Шон пропустил его слова мимо ушей и махнул рукой Альфонсо, приказывая садиться в седло. Альфонсо хотел было подискутировать о целесообразности продолжения движения. Но Шон всей пятерней схватил его за рясу и помог вскарабкаться на лошадь.

В фургоне, где спала Катрина, горела лампа – это она, просвечивая сквозь брезент, вела в темноте путников последние полмили к лагерю. Вот залаял, приветствуя их, Тиф. Навстречу им во главе остальных зулусов выбежал Мбежане и взял лошадь Шона под уздцы. Говорил он громко, и в голосе слышалась тревога пополам с облегчением.

– Нкози, осталось совсем мало времени… уже началось.

Спрыгнув с лошади, Шон ринулся в фургон и распахнул брезентовый полог.

– Шон, – сказала Катрина, – слава богу, ты вернулся.

Она села в кровати. Глаза ее в лучах лампы светились зеленым светом, но вокруг них виднелись темные круги.

Шон опустился перед кроваткой на колени и обнял ее. Сказал ей несколько тихих ласковых слов, и она, прильнув к нему, провела губами по лицу мужа. Весь мир сжался до одного-единственного утонувшего во мраке фургончика, освещенного лишь тусклой лампой и любовью двух человеческих существ.

Она вдруг застыла в его объятии и громко охнула. На лице Шона появилось выражение беспомощности; он испугался, и его большие руки, лежащие на ее плечах, задрожали – он не знал, что делать.

– Что, что нужно делать, радость моя? Как тебе помочь?

Тело ее постепенно обмякло.

– Ты нашел священника? – прошептала она.

– Ах да, священника!

Шон совсем про него забыл. Не выпуская ее из объятий, он повернул голову.

– Альфонсо… Альфонсо! Быстрей сюда! – крикнул он.

В проеме появилось бледное от усталости, грязное от дорожной пыли лицо отца Альфонсо.

– Давай, быстренько пожени нас, – приказал ему Шон. – Быстрей, дружище, давай-давай… Соображаешь, о чем я?

Альфонсо влез в фургон. Полы его рясы были изорваны, сквозь дыры виднелись белые костлявые колени. Он встал над ними и открыл свою книгу.

– Кольцо? – спросил он на португальском.

– Да, – ответил Шон.

– Нет! Нет! Кольцо? – Альфонсо вытянул палец и нарисовал в воздухе кружок. – Кольцо!

– Мне кажется, он говорит про обручальное кольцо, – прошептала Катрина.

– О господи, – проговорил Шон, – про кольца я совершенно забыл.

Он с отчаявшимся видом стал озираться:

– Что бы нам такое придумать? Может, у тебя в сундуке есть что-нибудь в этом роде?

Катрина покачала головой, открыла рот, собираясь что-то ответить, и опять закрыла, ощутив новый приступ боли. Шон прижимал ее к себе, пока не прошло, и, когда она снова обмякла, сердито посмотрел на Альфонсо:

– Давай венчай же нас… черт бы тебя побрал. Ты что, не видишь, уже нет времени на какие-то побрякушки.

– Кольцо? – снова сказал Альфонсо; вид у него был очень несчастный.

– Ладно, будет тебе кольцо…

Шон выпрыгнул из фургона и увидел Мбежане:

– Тащи сюда мою винтовку, быстро!

Если Шону вздумалось пристрелить португалишку, это его дело, а долг Мбежане – помочь ему. Он доставил Шону винтовку. Из поясного кошелька Шон достал золотой соверен, положил его на землю и приставил к нему ствол. Пуля пробила рваную дырку. Он бросил винтовку обратно Мбежане, подобрал маленький золотой кружочек и снова залез в фургон.

Во время обряда Катрина трижды хватала воздух ртом от боли, и каждый раз Шон крепко прижимал ее к себе, а Альфонсо говорил нужные слова все быстрей. Шон кое-как насадил на палец Катрины пробитый соверен и поцеловал ее. Альфонсо протараторил по-латыни последние слова обряда.

– О Шон, кажется, он выходит.

– Убирайся, – сказал Шон, обращаясь к Альфонсо, и сопроводил это слово выразительным жестом в сторону выхода; слава богу, поп все понял и сразу вышел.

Потом все произошло довольно быстро, хотя для Шона это показалось целой вечностью – как и тогда, когда отрезали Гаррику ногу. И вот наконец лихорадочная суета закончилась. Катрина лежала тихо, лицо ее было бледно, а на кровати, прильнув к ней, весь в фиолетовых пятнах и в крови, неподвижно лежал ребенок, которого они произвели на свет.