Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

Тридцать миль туда и обратно меньше чем за шесть часов – даже находясь в состоянии глубочайшего душевного страдания, Шон не мог не улыбнуться.

– Передай Хлуби, что нкозикази выпьет его лекарство.

Кандла держал голову Катрины, а Шон силком вливал жутко пахнущую жидкость ей между губами и заставил-таки выпить все без остатка. Сок коры, казалось, замедлил засорение ее почек; до наступления утра четыре раза из нее выходила пенистая черная вода. Каждый раз Шон осторожно поддерживал ее, стараясь смягчать каждое движение, которое было для нее смертельно опасно. Бредовое состояние постепенно перешло в бессознательное; съежившись, она неподвижно лежала на кровати, тело ее лишь иногда сотрясали короткие приступы дрожи.

Когда лучи утреннего солнца осветили фургон, Шон увидел лицо Катрины и понял, что она умирает. Кожа приобрела матово-белый цвет с желтизной, волосы утратили обычный блеск и стали безжизненны, как сухая трава.

Кандла принес еще один горшочек лекарства, и снова они вдвоем влили в нее эту жидкость.

– Нкози, – сказал Кандла, когда горшочек опустел, – разреши, я положу матрас на пол рядом с кроватью нкозикази. Тебе надо поспать, а я побуду здесь с тобой и разбужу тебя, если нкозикази пошевелится.

Шон посмотрел на него затравленным взглядом.

– У нас еще будет время выспаться, друг мой, – ответил он и, переведя взгляд на Катрину, добавил: – Может быть, очень скоро.

Вдруг тело Катрины застыло, словно одеревенело, и Шон упал перед кроватью на колени. Кандла тревожно наклонился сзади. Шон не сразу понял, что происходит, потом повернулся и посмотрел на зулуса.

– Уходи! Уходи, быстро! – приказал он.

В голосе его было столько страдания, что Кандла, спотыкаясь, пулей выскочил из фургона.

В это утро родился второй сын Шона, и, пока Кандла присматривал за Катриной, Шон завернул тельце ребенка в одеяло, отнес в вельд и похоронил. Потом вернулся к Катрине и оставался с ней, пока дни и ночи не смешались в его голове, оставив одно только чувство бесконечного горя, в котором не проглядывало ни капли надежды. Катрина была уже при смерти, и столь же близко Шон находился к помешательству. Из фургона он больше не выходил, сидел на корточках перед кроватью жены, вытирал с ее лица пот, держал у ее губ чашку или просто сидел и смотрел на нее. Сына он уже потерял, а теперь на его глазах Катрина превращалась в неподвижный желтый скелет.

Спас его Дирк.

Мбежане принес ему мальчика, и тот поднял на матрасе возню, залез Шону на колени и принялся дергать за бороду. Это был единственный лучик света в окружающем Шона мраке.

Катрина выжила.

От неподвижного беспамятства, которое предшествует смерти, она медленно приходила в себя. С ее нерешительным возвращением к жизни отчаяние Шона сменилось надеждой, а потом и поистине чудесным чувством огромного облегчения. Жидкость, выходящая из нее, уже не имела черный цвет, теперь она была темно-розовой и в ней содержался какой-то осадок. Катрина уже узнавала его: хотя была настолько слабой, что не могла поднять головы от подушки, но, когда он ходил по фургону, глаза ее следовали за ним.

Прошла еще неделя, и только тогда она узнала про ребенка. Изможденным шепотом она спросила о нем Шона, и он рассказал со всей мягкостью, на какую был способен. Чтобы выразить хоть какое-нибудь чувство, у нее не было сил; глядя на брезент над головой, она просто тихо лежала, и по ее желтым щекам текли слезы.

Трудно было поверить, что лихорадка нанесла ее организму такой ужасный урон. Руки и ноги так истончились, что пальцами одной руки Шон мог обхватить ее бедро. Кожа на лице и на всем теле висела свободными желтыми складками, а моча все еще была розовая от крови. Но и это еще не все: лихорадка высосала ее мозг и разум Катрины ослаб. У нее не осталось сил, чтобы бороться с горем, которое ей принесла весть о смерти ребенка, но это горе заставило ее замкнуться в себе, и теперь ни Шон, ни Дирк не могли до нее достучаться. Чтобы вернуть ее к нормальной жизни, устранить ужасные последствия вреда, нанесенного болезнью ее телу и разуму, Шон боролся изо всех сил. Каждую минуту своего времени он посвящал тому, чтобы служить ей.

И он, и его верные зулусы на тридцать миль вокруг лагеря обрыскали вельд, чтобы найти для нее что-нибудь вкусненькое. Стремясь пробудить в ней аппетит, что они только не предлагали: дикие фрукты, мед, мозги жирафа, мясо самых разных животных; готовили для нее жаркое из сердца слона и печени антилопы, поджаренное мясо ящерицы игуаны, белое и нежное, как мясо упитанной курочки, золотистое филе из выловленного в реке желторотого леща. Катрина равнодушно ковырялась вилкой в тарелке, потом отворачивалась и молча лежала, уставившись в брезентовую стенку.

Шон подсаживался к ней и заводил разговоры о ферме, которую они скоро купят, тщетно пытаясь вовлечь ее в обсуждение деталей дома, который они непременно построят. Читал ей вслух книжки из библиотечки Даффа, но замечал лишь единственный отклик на чтение: когда она слышала такие слова, как «смерть» или «ребенок», губы Катрины едва заметно подрагивали. Он рассказывал ей о своей жизни в Витватерсранде, стараясь припомнить такие случаи, которые могли бы ее позабавить.

Шон принес к ней Дирка и позволил ему играть в фургоне. Дирк уже умел ходить, его темные волосы стали виться, а глазки зеленого цвета с любопытством изучали все вокруг. Но долго удержать Дирка в фургоне было невозможно. У мальчишки было чем заниматься, его ждало много интересного за пределами фургона. Он уже скоро топал к выходу, и все в лагере слышали его требовательный призыв:

– Бежан! Бежан!

В проеме фургона немедленно появлялась голова Мбежане, который бросал вопросительный взгляд на Шона: можно?

– Да уж ладно, забирай… только скажи Кандле, чтобы не перекармливал его.

И Мбежане быстренько, пока Шон не передумал, спускал мальчишку на землю и уводил его. У Дирка в распоряжении было целых две дюжины зулусов, которые немилосердно баловали его. Стараясь добиться его любви и привязанности и прилагая к этому невероятные усилия, они лезли из кожи вон в состязаниях друг с другом. Гордый Мбежане бегал на четвереньках между фургонами, катая на спине безжалостно погоняющего его мальчишку. Хлуби забавно чесал себя под мышками и безумно лопотал что-то нечленораздельное, так похоже подражая бабуину, что Дирк визжал от восторга. Толстый Кандла совершал набеги на запасы Катрины с вареньями и прочими консервированными фруктами, чтобы Дирк хорошо питался. А остальные, остающиеся на заднем плане, страстно желали присоединиться к этому обожанию, да боялись навлечь на себя недовольство ревнивых Мбежане и Хлуби.

Шон знал, что происходит, но препятствовать этому был не в силах. Все свое время он полностью посвящал Катрине.

Впервые в жизни Шон отдавал другому человеку больше чем просто поверхностную часть самого себя. И это не было какой-то разовой, кратковременной жертвой: так продолжалось на протяжении многих месяцев, пока Катрина не обрела достаточно сил, чтобы без посторонней помощи сидеть в кровати.