Лики ревности - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Вы кого-то покрываете, – продолжал Жюстен. – И я быстро выясню, о ком идет речь. Говорите, это в ваших интересах, я учту чистосердечное признание. В противном случае отправлю в камеру предварительного заключения за лжесвидетельство. И это – не единственный повод. Я уверен, что вы сыграли определенную роль в нашем прискорбном деле, и намереваюсь выяснить, какую именно.

– Чушь! – огрызнулся углекоп, бледнея. – Я ничего не могу рассказать, потому что не знаю.

– А я знаю, что Амброжи рассказал о пистолете Букару – поступок порядочного человека, тем более что Букар был бригадиром долгое время. Букар же, в свою очередь, мог рассказать кому-то еще.

Жюстен умолк, не сводя глаз с углекопа. Шарль Мартино волновался: об этом свидетельствовало нервное подергивание левой ноги, крошечные жемчужинки пота на лбу и бегающий взгляд.

– Я сожалею, что приходится прибегать к крайним мерам, – сказал полицейский со вздохом. – В камере у вас будет время подумать.

– Проклятье! Вы не засадите меня за решетку! – разошелся бригадир углекопов. – А как же моя жена, дети? Они будут волноваться.

– Считайте, что это мера предосторожности с моей стороны, Тап-Дюр. Было бы прискорбно лишиться свидетеля, для разнообразия – живого, – иронично ответил Девер, на губах которого играла едва заметная улыбка. – Те, кто слишком много знает, часто получают пулю в голову. Осторожность прежде всего, ведь пистолет так и не нашелся. Что ж, Сарден, приведите Станисласа Амброжи. Ему есть что сказать о Марии Бланшар.

Шарль Мартно вытаращил глаза и будто даже съежился на своем стуле. Однако когда ввели поляка, тоже закованного в наручники, неожиданно начал вопить:

– Убийца! Хочешь и меня втянуть в свое грязное дело? Это он – убийца, слышите? Он, Амброжи!

Станислас смотрел на него с презрением. Не сделав и шага, он с устрашающим видом подался вперед.

– Меня можешь обзывать, как хочешь – мне плевать, Мартино. Но попробуй сказать хоть одно кривое слово о Марии, и мало тебе не покажется – хоть в тюрьме, хоть за ее стенами!

Сарден усадил подследственного подальше от Тап-Дюра. Жюстен разместился между двумя углекопами.

– Мсье Амброжи, как вам кажется, присутствующий здесь гражданин мог проникнуть в ваш дом и украсть пистолет, если бы знал о его наличии?

– Может быть. Мы работаем в разные смены, а в последнее время по воскресеньям меня часто не было дома.

– Очень хорошо. Мы быстро с этим разберемся благодаря отпечаткам пальцев, снятым с картонной коробки, в которой вы прятали оружие. Шарль Мартино, если украли вы, лучше признайтесь сразу. Мы все равно вычислим по отпечаткам.

– Если только он не надел перчатки, шеф, – вставил Антуан Сарден, чем заслужил разъяренный взгляд начальника.

Мысленно пообещав себе, что отошлет молодого заместителя как можно дальше от Вандеи, Жюстен попытался загладить его оплошность:

– Возможно, вы правы, Сарден. Но у меня хорошие новости. Эксперты сняли много отпечатков. Часть принадлежит мсье Амброжи, часть – его сыну Пьеру, но есть и те, которые еще предстоит идентифицировать, – блефовал инспектор.

– Сволочь! – выругался поляк. – Какая же ты сволочь, Мартино! Точно, это ты украл пистолет, так где гарантия, что убийца – не ты?

– Ничего не знаю, ничего не скажу, – повесив голову, твердил Тап-Дюр. – Я в вашей истории не замешан.

– Вы – крепкий орешек, Мартино, – с досадой протянул полицейский. – Сарден, оформите документы на временное взятие под стражу. Мсье Амброжи, а вас я попрошу еще немного потерпеть. Уверен, Рождество вы встретите с семьей.

Феморо, флигель в усадьбе Обиньяков, шесть вечера

Изора устроилась в кресле возле печки, распространявшей приятное тепло. Ноги она положила на стул, предусмотрительно накрыв его подушкой. День девушке показался длинным – она почти не присела, если не считать поездки в автомобиле на рынок и обратно. Садовник Бернар ближе к полудню сменил колпак с фартуком на черную фуражку и пиджак – свою шоферскую ливрею, как он сам их называл. Энергичный мужчина лет шестидесяти с седыми усами был очень вежлив и любезен с новой экономкой.

«Бернар – обаятельный мужчина, – счастливо вздыхала Изора. – Мог бы стать замечательным дедушкой, если бы в свое время женился. Помог донести корзины. Даже слушать не хотел, чтобы я тащила их сама!»

В голове вихрем кружились яркие оживленные картинки сегодняшней приятной поездки в Фонтенэ-ле-Конт. Впервые в жизни она покупала продукты, не задумываясь о цене, и очень удивлялась, когда ее принимали за обеспеченную даму. Она вспомнила прилавок с рыбой и снова буквально почувствовала характерный запах моря.

«На завтрашний вечер я купила устриц и моллюсков Сен-Жак[54]. Как, должно быть, просто и приятно жить, когда у тебя столько денег!»

По возвращении выяснилось, что Вивиан Обиньяк до сих пор не встала и пребывает в чуть ли не коматозном состоянии. Ее супруг, который прогуливался по коридору второго этажа, поприветствовал экономку кивком, не проронив ни слова и даже не подумав извиниться за свое поведение прошлой ночью.

– Эта женщина отчаялась, – произнес он вполголоса. – И все золото мира ничего не изменит…

Изора закрыла глаза, чтобы полной мерой насладиться комфортом и спокойствием своего жилища и вспомнить вчерашний вечер, когда она отдалась Жюстену Деверу – сознательно, потому что так хотела. «Честно говоря, он мне нравился с самого начала. Он не похож ни на кого из местных, и его манера иронизировать, насмехаться над всем мне импонирует, хотя я и корю его за это…»

Изора была полностью поглощена своими мыслями, когда в дверь постучали. Она даже не стала запирать ее на замок.

– Войдите! – крикнула девушка, которой совершенно не хотелось вставать.

Она надеялась, что приедет Жюстен, но это мог оказаться и Дени, сын кухарки, которого часто отправляли из хозяйского дома с запиской или поручением. Велико же было ее изумление, когда в дом вошел Тома.

– Не помешал? – вежливо поинтересовался молодой углекоп.

На нем были черный непромокаемый плащ и серая шапка. В левой руке он держал букет белых, с зелеными серединками, цветов. Морозник, который в народе еще называют рождественской розой…

– Я нарвал их в саду у матери, – сказал Тома, подходя к креслу. – Изолина, у меня на душе очень скверно. Я был с тобой ужасно груб в среду вечером. Я пришел об этом поговорить.

– Ты меня простил?

– Да, иначе не пришел бы к тебе с букетом.

Она вскочила с кресла, нашла свои тапочки. При виде зеленых с золотинкой глаз Тома, в которых читалась нежность, у нее замерло сердце.