Лики ревности - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Вышколите? – с надрывом переспросила Изора.

– Научу ее работать как следует. В доме золотое правило – держать язык за зубами: ничего не слышать, ничего не видеть и не болтать понапрасну. Хозяин на этот счет очень придирчив.

– Мсье Обиньяк?

– Ну конечно! Кто же еще в доме хозяин, если не наш мсье? Но что-то я разболталась… Сейчас дам вам поднос, а уж расставлять, мадемуазель, будете сами.

– Как это?

– Вот напасть! Выходит, Женевьева ничему вас не научила. Берем чистую салфетку, обязательно белоснежную, и хрустальный стакан для апельсинового сока. Кстати, купите на рынке апельсинов и проследите, чтобы были самые лучшие. Тонкие ломтики ржаного хлеба должны лежать на тарелочке вот такого размера, но цвет тарелки надо менять почаще. Только обязательно, чтобы с золотым ободком, – мадам такие нравятся. От пшеничного хлеба у нее колики, она ест только ржаной. Булочник в Фонтенэ выпекает специально для нас. Вот две чашечки: одна для сливочного масла, другая – для конфитюра. Зимой кладем конфитюр из инжира, летом – малиновый.

Изора только молча кивала, поражаясь требовательности Вивиан Обиньяк, Когда же пришло время поднять расписной деревянный поднос, у нее затряслись руки.

– Не уроните? Не уроните все это на полпути? – закудахтала Жермен.

– Нет, справлюсь. Правда, в чайничке почти литр, и в молочнике тоже. Только бы не перевернулся стакан с соком!

– Ну ничего! Сегодня – ваш первый день, со временем привыкнете. Сейчас открою дверь!

Изоре повезло: как только она оказалась в вестибюле, из шкафа под лестницей выглянула Надин.

– Я провожу вас на второй этаж, мадемуазель. Комната мадам находится примерно посередине коридора. Мсье уже уехал.

Ступени мраморной лестницы покрывал красный ковер, удерживаемый медными рейками. Если бы Изора осмелилась оторвать взгляд от подноса, она полюбовалась бы люстрами, картинами и комнатными растениями, но об этом не могло быть и речи.

Улыбающаяся горничная повернула позолоченную ручку белой двери.

– Остается только толкнуть створку ногой, – прошептала она. – Удачи!

– Спасибо, вы очень добры.

Вивиан встретила экономку с глазами, полными слез. Она лежала на кровати среди разбросанных в беспорядке подушек и смятых розовых шелковых одеял и простыней. Ее красивые ножки были обнажены до середины бедер, а вырез открывал остроконечную грудь, едва прикрытую тончайшей тканью ночной рубашки.

– Доброе утро, мадам! Ваш завтрак! – объявила Изора, борясь с искушением получше рассмотреть некоторые детали ее нижнего белья – еще более красивого, чем у Женевьевы.

– Доброе утро, Изора. У меня болит спина и живот. Помогите мне сесть! Совсем нет аппетита, но приходится себя заставлять – таковы предписания доктора!

Как и полагается расторопной прислуге, Изора исполнила приказ, слегка смущаясь при виде небрежного утреннего наряда хозяйки. «Если муж с утра до вечера видит ее полуголой, неудивительно, что он настаивает на своих правах!» – подумала она. Раньше подобная мысль даже не пришла бы ей в голову, но и тот небольшой опыт, который Изора приобрела в сфере физической любви между мужчиной и женщиной, сделал многое понятным. Некоторые вещи схватываешь быстро…

– Вы не умеете подбирать одежду, – вдруг обратилась к ней Вивиан. – Носить коричневый, бежевый, серый при том, что у вас синие, как ультрамарин, глаза, белая кожа и черные волосы, – неправильно.

– Какие же мне следует выбирать цвета, мадам? – спросила девушка, не подав вида, что уязвлена.

– Можно белый, только не белоснежный, а оттенка сливок. Подойдет вся гамма синего и ткани в цветочек, желательно мелкий. Черный тоже будет к лицу.

– Я последую вашему совету, мадам. Вы хорошо спали после событий вчерашней ночи?

Вивиан сердито воззрилась на нее и резко отставила чашку с чаем, в который уже добавила немного молока, – даже пролила немного жидкости на салфетку.

– Не представляю, о чем вы говорите, Изора! Это бестактно и нескромно с вашей стороны. Боже мой, ну почему Женевьева меня покинула?

Разволновавшись, Изора не нашлась с извинениями. Себя она утешила предположением, что Вивиан Обиньяк – сумасшедшая или же подвержена приступам деменции.

– Где мои лекарства? – воскликнула хозяйка, хватая стакан с апельсиновым соком. – Доктор требует, чтобы каждое утро я принимала две облатки[52]. Бога ради, Изора, помогите мне или я швырну поднос вам в лицо!

– Уж лучше я его уберу, мадам. Тому, кто голодал, больно смотреть, как разбрасывают еду!

Хозяйка опустила голову и, пожав плечами, взяла кусочек хлеба и стала его жевать.

– Держу пари, вы говорили о себе, – нарушила молчание она. – Расскажите о своих несчастьях, мадемуазель, это поможет мне забыть свои проблемы. Я взяла вас на службу из-за тех отметин на смазливой мордашке – вы напомнили мне мученицу. Мне нужно видеть рядом с собой людей с разбитым сердцем, тогда я не чувствую себя такой одинокой!

– Кажется, я вас понимаю, мадам, – отозвалась Изора. – Мне можно присесть, пока вы завтракаете?

– Садитесь на табурет перед туалетным столиком.

Трюмо было великолепно – из лакированного дерева и с тремя зеркалами, снабженными поворотным механизмом из позолоченного металла. Изора окинула взглядом баночки из цветного стекла, серебряные пудреницы, флаконы духов и набор расчесок из резной слоновой кости.

– Муж меня балует, не правда ли? – иронично прокомментировала Вивиан. – У меня есть все, чего только может желать женщина, и даже больше. И все, что от меня требуется, – быть красивой женушкой директора горнорудной компании, которой по рангу полагается принимать гостей, болтать о пустяках, жаловаться на собственных детей, – словом, делать все, что в богатых семьях считается хорошим тоном. Но мне скучно, Изора. Знали бы вы, как мне тоскливо! Марсель предложил мне тысячу развлечений на выбор, но меня ничто не увлекает. Я ненавижу бридж, верховую езду, лошадей, фортепиано, шитье. Он даже презентовал мне холсты и краски, чтобы я могла писать картины акварелью, но я швырнула подарки в огонь. Он ужасно разозлился. Вы сейчас скажете своим низким серьезным голосом: «Тому, кто не имел игрушек, музыкального инструмента и коробки красок, больно это слушать!»

– Нет, мадам, потому что мне позволяли пользоваться упомянутыми предметами в доме графини де Ренье. Что касается лошадей, то я иногда вскарабкивалась на оградку и уже оттуда – на спину лошади. Но каталась я недолго – боялась, отец увидит.

– Ах, вы меня удивляете! Но почему вдруг Клотильде де Ренье вздумалось примерить на себя роль крестной-феи, склонившейся над вашей колыбелью? Мне кажется, тут кроется какая-то тайна. Может быть, ее муж Теофиль изнасиловал вашу мать, и вы – дочь графа?