Тайный год - Михаил Гиголашвили

– Немчин руку давал на отсечение, а ногу-то и потерял… – туманно всунулся Савлук.

Не стал вдаваться в эти мысли:

– Отворяйте врата зверя! – и отпил из походной фляги травяной отвар, коим Прошка всегда снабжал его перед выходом – чтобы рот не сох и язык не вянул.

Стрельцы, растерянные, без шапок, кинулись открывать створы.

Скрип ворот всполошил зверей: понеслись лай, тявки, рыки.

Дохнуло звериной неизбывной обвонью.

Дети отпрянули, Угрь перекрестился.

Это был очень большой сарай с высоким потолком из дранки. При входе, справа и слева от дорожки, стояли на ко́злах громоздкие многовёдерные садки́, полные водой. В одном недвижно лежит осётр с острыми треуголами плавников, похожих на драконьи зубы. В другом садке шевелит усом белый страшила, столетний сом-альбинос. Под садками – хитрая сплётка из труб: по ним гретая вода уснащает днища, не давая рыбинам помёрзнуть в морозы, а летом, пущенная без согрева, охлаждает садки.

Далее – клетки. Возле одной застыл мужик в кожаном переднике.

– Эй, Мишка! Моклоков! Сюда поди! – крикнул, отгоняя детей от садков и объясняя, что это – великие рыбы их державы, коих более нигде на свете не сыскать: – Это осётр, именем Дремлюга. Всегда спит и волшебные сны видит… Что, Дремлюга, сварить тебя на праздник? Вот будет потеха! А что? Кипящий окроп по трубам пустим – и сварим прямо в садке. Удобно! Для тебя и подноса не найти – прямо в телеге на пировню завозить будем! Или в заливном виде тебя лучше подавать? Под хреновуху, а? Или на вертел хочется? – Стал чесать посохом осетра по зубчатому хребту, отчего рыбина по-собачьи вильнула хвостом, стала раздувать жабры и даже как будто кланяться курносой жидкобородой башкой. – Узнал! Узнал, зверюга!

Подбежал Моклоков к руке. Отдёрнувшись и будто не замечая его, перешёл к садку с сомом:

– А это – сом-трупоядец Обжора. Всякую мелкую живность жрёт и в ус не дует. Зело опасен! И зубы имеет великие, человека запросто схрумкать может! – после чего неугомонный Кузя, озираясь на лай и рыки, полез к воде и стал палочкой гнать волну на белое чудище, отчего со дна поднялась всякая гниль. Вода в садке была явно нечиста.

– Это что? – указал посохом на грязь, кусочками плавающую вокруг усатой и рогатой башки сома. – Почему грязна? При Шлосере чиста была!

Моклоков честно ответил:

– Гадит, государь! Не успеваю один убирать. Жду не дождусь Шлосера! Мне бы в подмогу кого. Подручника. Тут воду и спускать, и нагревать, и носить, и клети чистить…

Постучал костяшками пальцев по лбу Моклокова:

– Раньше надо было думать, дикарь! Без немца не можешь, баляба? С немцем, без немца, а вода чиста должна быть, ясно? Если Обжора подохнет – я тебя велю в его садок посадить… Что – «слушаюсь»? Не жрал бы птенцов по пьяни – был бы сейчас стрельцом, а не собачьим утиральником! Эй, держите мальчишку! Чуть сому в пасть не впал, безугомон!

Моклоков закрестился:

– Не жрал я птенцов, Христом Богом клянусь! Зачем они мне?

Отмахнулся:

– Вам побожиться – что мне помочиться, даже куда легче! А помощник… Вот Угрь, ликописец, тебе помогать будет. Он зело животин любит. Заодно и зверей сех перерисует. Мне говорили, что в тиргартене всё чисто, можно послов водить, – стал сверкать своими цепкими всевидящими глазами на пол, садки, клетки, стены. – А там, гляди, окно мшой заросло! – вскинул посох на высокое окно, сделанное Шлосером для люфта. – Когда открывал, охальник? Мша и плесень от безвоздушья рождаются! И зверям воздух нужен, а ты тут помойную гадь развёл! Тебе, мать твоя блядьмо, лень на высоту взобраться и окно открыть, сквозной ветер пустить? Смотри, чтоб не пришлось на ви́ску взбираться! Неси, чисти! – продолжал шипеть, разглядывая что-то на земляном полу. – А кто тут слюни наплевал?

– Это, государь, собачья сдрочня вылетает… – Моклоков в панике дёрнулся, не зная, что делать: бежать за стремянкой, отвечать, мести веником – кто ж знал, что великий князь пожалует?

– Сдрочня? – угрожающе повторил, ковыряясь посохом в земле и поглядывая недоверчиво на клетку, где на боку лежал здоровенный, непомерно растолстевший пёс – мастиф Морозко с львиной гривой и телячьей мордой. Поминутно задирая ногу, пёс пытался лизать у себя в паху, но, не в силах дотянуться до красного отростка, был расстроен и угрюмо-виновато смотрел на людей потухшими глазами. – Какая же сдрочня, ежели он, бедненький, до елдана дотянуться не может? Вон, мучается. А? Грязь это – и всё!

– Чего это он? – встряла девочка Настя.

– Скнипа заела, – ответил ей Кузя.

Толкнув Угря, вполголоса пошутил:

– Твой дружок по несчастью! Рад будь, что длани имеешь, чтоб уд свой холить! – на что Угрь покраснел и смущённо полез за бумагой – рисовать гривастого пса.

В клети напротив возбуждённо метались вдоль решёток два светлых шакала. Тут же неустанно вертелась за своим хвостом, потявкивая, белая лиса, присланная Строгоновыми из страны Шибир.

– Лисы желты, а эта почему бела? Чекалки серы, а тут – пеги? – удивились дети.

– Эти зверушки с севера, где льды и снега, – объяснил. – Так удобнее среди сугробов от когтей и клыков хорониться. В наших лесах много чего есть: и снежная княжна рысь, и лесной дуролом лось, и домоседка-росомаха, и медведь густошкур… – а Угрь льстиво добавил:

– Велика наша земля: пустыни и снега, жары́ и морозы, люди и звери! Всем жить хорошо и привольно! – на что он хмыкнул, про себя подумав: быстро же малёвщик в строку петь наладился! Да все бродяги таковы: чтобы с голоду не сдохнуть, им надо к людям ластиться, примыкать, подпевать, лизоблюдничать, а царь ли это, купец, сторож или стрелец – всё едино!

Провёл посохом по прутьям, звонким, как бубен.

Дети принялись следом руками и ногами стучать по решёткам, отчего шакалы стали возбуждённо кидаться на прутья, а лиса трусцой побежала вдоль клетки. Угрь восторженно вглядывался во все глаза в эту чехарду. Келарь Савлук и Мишка Моклоков с почтением застыли позади, предпочитая держаться вне обзора царя.

– А почему они не жрут друг дружку? – спросил Кузя.

Наставительно выставил палец:

– А ты почему Настю не жрёшь? Вот и они так. Они друзьяки. Их сюда дитёнышами привезли, они выросли вместе – как же жрать? Зверь ведь тоже сердце имеет, бывает, и почище, чем у иного двуногого скота. Да если хотите знать – звери вовсе безгрешны, ибо нет у них разума, а всякий грех – от разума! Что зверям Бог внушает – то они и делают! – Воодушевился: – И царь, как зверь, должен следовать тому, что ему Всевышним внушаемо! Не сомневаться, переспрашивать или спорить, а исполнять что велено! И не правы говорящие, что сатана правит звериным в человеке, а Бог – ангельским. Наоборот всё! Бог сдерживает зверя в человеке, отчего ангел крепчает! Да, Пушок? – просунув руку, принялся гладить шакала – тот стал доверчиво тыкаться умной узкой льстивой мордой в царёвы пальцы.