Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Все это было отголоском былых традиций фирмы. Но в личном отношении Густав в своем старании заслужить милость Берлина заходил гораздо дальше двух «пушечных королей» – своих предшественников. Стремясь стать членом нацистского клуба, он добивался своей цели, не пренебрегая ничем. Он, например, пожертвовал 20 тысяч марок на нацистскую пропаганду, которую Розенберг вел в других странах, и поставил своих представителей за границей на службу германской шпионской сети. Связным между ними и Берлином был Макс Ин, член нацистской партии и глава одного из крупповских отделов. Начиная с октября 1935 года всем иностранным фирмам, бравшим лицензии на патенты Эссена, предлагалось сообщить Ину подробные сведения о количестве выпускаемой ими продукции. Подчиненные Ину инженеры с помощью этих данных определяли промышленный потенциал возможных противников, включая США, и пересылали свои оценки в Берлин.

Нацисты не остались в долгу перед Круппом. В 1935 году, когда торговцы Густава превратились в шпионов, ему стукнуло шестьдесят пять лет. 7 августа адмирал Редер писал на виллу «Хюгель»: «От всего сердца хотел бы выразить вам мои искренние поздравления… Я с благодарностью вспоминаю, как неимоверно много вы сделали для флота империи, и столь же огромную благодарность приношу вам за то, что вы отдаете всего себя делу переоснащения флота и предоставляете для этого в наше распоряжение ваши заводы». (Густав, никогда не забывавший, что он был всего лишь принц-консорт Берты, ответил: «Моя жена приносит Вам огромную благодарнасть за Ваши сердечные поздравления и добрые слова, она в полной мере отвечает Вам тем же. Добавлю к этому выражение своего самого искреннего уважения, остаюсь – «Хайль Гитлер!» – искренне Ваш, Крупп фон Болен унд Хальбах».) Пять месяцев спустя Геринг закатил в Берлине самый грандиозный бал Третьего рейха; огромный оперный театр был заново отделан белым атласом, более миллиона марок израсходовано на торжественное мероприятие. Крупп, нацепивший на себя все свои драгоценные награды, был среди самых высокопоставленных гостей на этом тщательно организованном приеме.

Теперь уже дрязги со Шмиттом были забыты. Фюрер, любивший придумывать новые звания, назначил свояка Густава барона фон Вильмовски управляющим директором Национальной компании шоссейных дорог, учрежденной для разрешения проблем, которые должны были возникнуть в связи с мобилизацией. Густав же и Альфрид стали «лидерами военной экономики», ответственными за мобилизацию промышленности в случае войны. Гитлер также любил, чтобы ему приносили клятвы верности, и 6 февраля 1937 года он потребовал, чтобы Круппы, облеченные новыми полномочиями, подписали бумагу, которую он называл «декларацией о политической позиции»: «Настоящим объявляю, что я полностью придерживаюсь национал-социалистской государственной идеи и что я никоим образом не причастен к деятельности, направленной против интересов народа… Я осознаю, что в случае любых моих высказываний или действий, которые могут быть расценены как вызов национал-социалистской государственной идее, я могу ожидать, в дополнение к преследованию по закону, своего увольнения с поста руководителя военной промышленностью».

Когда этот документ в имевшейся у Альфрида копии зачитывался на Нюрнбергском процессе, председательствующий в суде вдруг прервал чтение и сказал: «Я этого не понимаю». Это было действительно трудно понять иностранцу. В любой другой стране бизнесменам не нужно было клясться в том, что они не будут делать того, чего, по-видимому, делать не намерены; требование официального обещания, что они не будут этого делать, рассматривалось бы как оскорбление. Но Круппы дали такое обещание безропотно, и впоследствии Густав изыскивал новые возможности выразить свое почтение. Одна из них выдалась в том сентябре. За год до этого он присутствовал на съезде нацистской партии, в мечтательном трансе следя, как штурмовые отряды идут парадным шагом на стадион под все громче звучащую песню «Die Fahne hoch» («Выше знамена») и замирают неподвижно в безупречных строевых порядках под длиннейшими знаменами со свастикой. Густав каждый год старался посещать это мероприятие, но кому-то в семье нужно было присмотреть за заводами, поэтому на этот раз он послал Альфрида и Клауса. После того как они вернулись на виллу «Хюгель», их отец написал Мартину Борману; письмо обнаружилось восемь лет спустя среди вороха бумаг в рейхсканцелярии. Извиняясь за свое отсутствие на собрании, Густав с гордостью докладывал: «Двое наших сыновей вернулись из Нюрнберга глубоко взволнованные. Мне очень приятно, что они получили такое колоссальное и запоминающееся надолго впечатление. По собственному опыту в Нюрнберге я знаю, что только там можно в полной мере понять цели и мощь движения, и поэтому мне вдвойне приятно за те основы, которые заложены для наших сыновей».

Дни рождений всех своих фашистская элита всегда праздновала с большой помпой. Так, в день рождения Густава Гитлер наградил его золотым партийным знаком, так что по гражданским наградам он занял в Третьем рейхе первое место. Чтобы достойно ответить на подобную милость, Круппы усердно работали по вечерам, придумывая подарок к пятидесятилетию фюрера. Плодом их труда явился весьма интересный предмет меблировки – стол, который Густав и Альфрид торжественно преподнесли своему фюреру 20 апреля 1939 года на его вилле в Баварии, в Берхтесгадене. В отличие от переписки между Круппом и Борманом, которой предстояло стать исторической ценностью к тысячелетию рейха, подарок не пережил бомбардировок военного времени. Однако фотографии презентации сохранились, а газета «Крупп нахрихтен» в номере от 15 мая 1935 года содержит восхищенное описание этого стола. Он сработан из темного дуба, инкрустирован свастиками и железными крестами из крупповской стали «эндуро КА-2», а крышку украсили цитаты из «Майн кампф». Он был с секретом. Если нажать на двух львов из нержавеющей стали, крышка поднималась, открывая отполированный до ослепительного блеска металлический барельеф, изображавший «Гастгоф цум поммер» – убогий постоялый двор в австрийском городке Браунау-ам-Инн, где появился на свет сын Алоиса Гитлера, урожденный Шикльгрубер (это событие произошло за год до официального представления Фрица Круппа Вильгельму II). Хотя, как правило, фюрер не любил никаких напоминаний о годах своей юности, столик явно привел его в восторг. Он стал пританцовывать и затем, в этой своей женоподобной манере, выставил бедро, упершись в него левой рукой и вскинув правую в нацистском приветствии. Густав не позволял себе часто улыбаться, но на этот раз он хихикнул; на выцветших фотографиях он выглядит как моложавый старый карлик. Совсем другое впечатление производит Альфрид. Высокий и мрачный, в плотно облегающей одежде, которую его эсэсовцы превозносили за деловитость; на снимке как раз тот момент, когда он с серьезным видом наклонил в поклоне голову и щелкнул каблуками.

* * *

Трудно установить конкретные взаимоотношения между Альтендорферштрассе и Вильгельмштрассе в 1930-е годы. Со времен войны целое поколение немцев уверилось в том, что Густав стал беспомощной жертвой событий и «теперь просто действовал как исполнительный орган воли, не знавшей границ», что его единственной альтернативой было бежать из рейха, а он не мог этого сделать, потому что «с этого корабля никто не сходит на берег». Все гораздо сложнее. Было возрастающее влияние Альфрида. Была Берта, которой, в конце концов, принадлежало дело и которая, несмотря на ее убежденность, что она выше фюрера, оставалась стойкой патриоткой. Наконец, сам Густав постоянно видел перед глазами пример Альфреда Круппа.