Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Именно так все и произошло. После «четырехнедельной агонии» (12 февраля – 14 марта 1938 года) солдаты фюрера совершили марш. Шушниг был разбит; две страны соединились в союзе Великой Германии; венские нацисты захомутали евреев и заставили их мыть эсэсовские сортиры; дворец барона Луи де Ротшильда был разграблен – позднее он откупился от Австрии, подписав документ о присоединении своих сталелитейных заводов к заводам Германа Геринга, а Тило вежливо напомнил Берлину, что как один из победителей Крупп имеет право на часть добычи. 2 апреля 1938 года Тило получил ответ от Вильгельма Кепплера, известного ему как организатор «круга поддержки промышленности» группы бизнесменов, которые благоговели перед Генрихом Гиммлером и пожертвовали миллионы на его исследования «Ариан». Кепплер только что был назначен рейхскомиссаром Австрии. Он сообщил, что «говорил с фельдмаршалом Герингом, и тот не возражает, чтобы ваша фирма приобрела контрольный пакет акций вышеупомянутой фирмы. Я сегодня же обговорю здесь этот вопрос с министерством торговли… Передача пакетов акций остановлена по указанию рейхсминистра экономики, так что вам не придется столкнуться со свершившимся фактом, что, наверное, было бы для вас нежелательно». Переговоры длились до конца июня. Заводом интересовались три другие немецкие фирмы, и от них надо было отбиться. В Эссене берндорферская папка распухла от бумаг, там были записи едкой перебранки между нацистскими чиновниками («Я уже говорил в Вене, что государственный секретарь Кепплер проинформировал меня, что фельдмаршал Геринг обещал господину Круппу… что акции акционерного общества Артура Круппа будут проданы только ему»); жалобы Густава на воспаление десен и тяготы курортного лечения («…эти ванны всегда труднопереносимы»); а также объяснения, что «Кредитанштальтбанк», представляющий интересы венских акционеров Берндорфа, выдвинул абсурдные возражения против ликвидации. К концу лета принудительная продажа была наконец оформлена и Крупп заплатил 8,5 миллиона марок за собственность, которая, согласно эссенским же бухгалтерским книгам, стоила 27 миллионов.

По сравнению с грабежами, которые позже учинял Альфрид, это была мелкая кража. Тем не менее, она явилась достаточно ясным предзнаменованием и четко показывает, какой была мораль привилегированных классов Германии после 1914 года. В течение двух столетий прусский кодекс чести запрещал грабежи; потерпев поражение от Наполеона при Иене, разбитые тевтонские отряды мерзли суровой зимой 1806/07 года, но не рубили лес на дрова в частных владениях. Тило был воспитан именно в таких традициях. Однако он почему-то не усмотрел ничего дурного в этой бесцеремонной конфискации австрийской собственности. В тот год национал-социалисты продолжали поощрять возрождение немецких народных песен, и в Рурской области особенно популярна была песня «В лесу живут разбойники». Крупповцы пели ее с удовольствием. Никто не видел в ней насмешки. Приобретение «Берндорфа» было поистине источником гордости. После того как новый завод был перепрофилирован на производство военного снаряжения, он вошел составной частью в четырехлетний план Геринга. Официальный историк семьи того периода Вильгельм Бердров писал, что «аншлюс Австрии германским рейхом в марте 1938 года имел благоприятный результат для Круппа, потому что старый завод, заложенный братьями Круппа (прямо так и написано!)… может влиться в корпорацию материнской компании в Эссене». А происходило все так. Клаус был на действительной военной службе в качесте обер-лейтенанта люфтваффе, поэтому делом занималась Берта. До тех пор, пока он не разбился над лесом Хюртген 10 января 1940 года, испытывая новый тип кислородной маски для высотных полетов, он выступал в качестве ее заместителя, проводя свой отпуск в головном учреждении «Берндорферверк», – молодой офицер, возглавляющий концерн с многомиллионными доходами.

А от Альфрида никто и не ждал, что он пойдет доказывать свою личную преданность на фронте; ему бы даже не позволили. Гибель Клауса увеличила бремя обязанностей Альфрида, поскольку они от погибшего брата сразу же перешли к нему. Со времени денонсации Версальского договора этот объем возрос в ошеломляющей пропорции. За три года до того, как крупповская сталь неумолимо надвинулась на Варшаву, пока концерн вооружал рейх и делал заграждения, орудийные башни и пулеметные станки для «линии Зигфрида», Густав приобретал новое имущество во всех концах расширяющейся империи фюрера. Экономисты того времени называли гигантское крупповское предприятие «спрутом», и это старое даже для того времени прозвище подходило как нельзя лучше. Перестроенный «Гусштальфабрик» – конгломерат из 81 завода – продолжал оставаться сердцем чудовища. Вместе с примыкающими к нему заводами в Борбеке «Гусштальфабрик» образовывал на карте Рура продолговатое пятно. От него во всех направлениях тянулись невидимые щупальца. Не считая полностью принадлежавших ему филиалов в Рейнхаузене, Магдебурге, Хамме, Аннене, Киле, Крупп сосредоточил в своих руках контрольные пакеты ПО фирм, включая заводы «Шкода». Кроме того, значительные капиталовложения в 142 других немецких корпорациях нередко позволяли ему диктовать им свою политику. Ничто не было помехой этому господству, в том числе конкуренция, поскольку на этот случай был создан Комитет Имперского союза, члены которого назначались властями и подчинялись Густаву. Этот комитет навязывал принудительное членство промышленникам во всех существующих картелях, мотивируя это тем, что якобы свободное предпринимательство способно подорвать экономику Германии. Даже нацисты были ошарашены этим. Бароны надавили, и правительство дало добро. Появилось два таких закона о картелях. Они преподносились как чрезвычайные меры, но в Третьем рейхе все чрезвычайное имело тенденцию становиться постоянным; эти декреты стали частью свода государственных законов.

Фабричные трубы Берты коптили небо и за пределами Германии – почти над всеми странами Европейского континента, от Бельгии до Болгарии, от Норвегии до Италии; полученные от производства вооружений прибыли были вложены в контрольные пакеты 41 предприятия за границей и в значительное число акций еще 25 предприятий. У Круппа были тысячи рудников и угольных шахт, и некоторые из них углублялись в земную кору больше чем на 3250 футов. Любой металлургический завод, если он приносил доходы и был немецким, почти наверняка принадлежал «фрейлейн Крупп». Кроме того, ей принадлежало множество отелей, группа банков, цементный завод и – на случай конца индустриальной революции и отката на два столетия назад – десяток поместий, дававших достаточно зерна, мяса и молока, чтобы прокормить три поколения владельцев. Поэтому Густав мог с чистой совестью заверить жену, что, какая бы судьба ни постигла гитлеровскую империю, ее потомства она не коснется.

Несмотря на страсть Густава вникать во все детали, управиться со всем этим он не мог. Подобно президенту Соединенных Штатов, у него была конституция («Общие положения» 1872 года), штат специальных ассистентов (наблюдательный совет), кабинет министров (правление), субкабинет (прежняя прокура, или доверенные лица) и конгресс (Берта). Он редко ездил в Берлин, за исключением визитов к фюреру. Соответственно, и круг гостей виллы «Хюгель» был ограничен: Гитлер, Муссолини, несколько японцев, нацисты высокого ранга и некоторые избранные генералы и адмиралы. Крупп был настолько близок к создателям и разрушителям репутаций, что офицер, получивший свое первое приглашение посетить Эссен, мог быть уверен, что его ожидает продвижение и важная миссия. Присутствие Круппа на любой церемонии национал-социалистов автоматически придавало ей определенный статус, и, как всякому исполнительному директору, ему приходилось думать о том, чтобы не унизиться до чего-нибудь не достойного его персоны. Тут приобретенный на прусской гражданской службе опыт был неоценим. Он посылал эмиссаров, и о важности той или иной группы можно судить по влиятельности крупповского директора, занимающего место Густава во главе стола.