Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

– Кильки не кильки, а ехать надо. Может, Аркадий и прав. А шпроты тебя не устроят, Рувим? Где сейчас я возьму тебе кильки? И что ты так долго делал в кустах? Лучше бы пошел и достал где-нибудь кильки. Ты без них что? Жить не можешь?

– Это мама с папой, – объяснила Оксана, заставив себя оторваться от Вадима. – Пойдем, я тебя с ними познакомлю.

* * *

В тени увитого зеленью тента поставлены были два сдвинутых разновысотных стола. Чего только не было на этих столах, покрытых вместо скатертей простынным ситцем в полоску! Светящиеся оранжево-розовые пласты семги, осетрина в густом желе, свежайшая серебристая селедочка в луковом узоре; рубиновые лепестки сырокопченой колбаски с перламутровым жирком и сыр, не тот бледный, болезненного вида сыр, который последнее время продавался в ленинградских гастрономах, а желтый, сияющий, крупнодырчатый, ароматный и прозрачно слезящийся. На почетном месте стояла стеклянная миска с красной икрой, в которую были частым лесом понатыканы веточки петрушки. Крупная плотная редиска, мясистые помидоры, огурчики с мелкими семечками, майонезные салаты и загадочные экзотические закуски, благородным колером своим напоминающие древневосточные росписи, – все пестрело и громоздилось, источая сводящие с ума ароматы. Храмами возвышались бутылки невиданных архитектурных форм и кувшины с напитками, рассеянный широколиственной ползучей зеленью солнечный свет плескался в стопках и стаканчиках цветного стекла.

Вокруг столов, разгоняя мух салфеткой, семенила низенькая, худощавая, сутуловатая и кудлатенькая мадам лет шестидесяти на вид, в сарафанчике и при клипсах-пуговках. Она передвигала блюда, тарелочки, салатницы, пытаясь освободить еще хоть немного места для непоместившихся яств.

– Это Лариска, – шепотом отрекомендовала Оксана. – Там все еще мучает щуку Изя, – махнула она в сторону плоского белобрысого, слегка курчавого затылка, видневшегося за цветущим пурпурными гроздьями кустом. – А вот и мама с папой. Мама, это Вадик. Папа, это…

– Ах, вот с кем Рувимчик шастал по кустам! Йося, Йося, ты только посмотри! Какой симпатичный молодой человек! Вы наш, да? Фрида Наумовна меня зовут, а Йосю зовут Иосиф Михайлович Полубоевой.

– Я тоже Михайлович, – сообщил Вадим, у которого от запахов съестного кружилась голова. Он, заброшенный и обделенный вниманием, в последнее время питался исключительно бутербродами и фруктами.

– Йося! – восхитилась Фрида Наумовна. – Я же так и думала, что он Михайлович! Сейчас придет с почтамта Аркаша, и мы будем кушать. А вот и Аркаша!

Виновник торжества оказался курносым пузанчиком, совершенно лысым, лысыми были даже веки, даже руки, и лишь на груди курчавился седой островок, который Аркаша с нескрываемой гордостью демонстрировал, расстегнув рубашку почти до пупа. Аркаша мелко перебирал кремовыми дырчатыми туфлями и держал на отлете полотняный мешок с эмблемой Аэрофлота, сквозь переплетения которого капало зеленоватым.

– Это крабы, – поведал Аркаша, – они в морской траве, чтобы им не было жарко. Пусть их Рахиль сварит. Налейте мне водки.

– Аркаша, Оксаночка привела молодого человека, Вадика. Как он тебе? – поинтересовалась Фрида Наумовна.

– А Рувим его видел? – вопросом на вопрос ответил Аркаша, оглядывая Вадима.

– Рувимчик всегда все видит и узнает первым! Он уже давно в кустах познакомился с Вадиком.

– У Рувимчика всегда были женские повадки, – утробно пророкотал Аркаша. – Если бы я в детстве не писал вместе с ним на одном пустыре на дальность, я был бы уверен, что он женщина. Рувимчик, – в деланом изумлении поднял брови Аркаша, – я вот только что подумал, а ты случайно не?..

– Нет, – подчеркнуто сухо и лаконично, ни на кого не глядя, ответил появившийся из летней кухни Рувим Оскарович и поджал губы. – А ты себе, Аркаша, изгадил брюки крабами, и вряд ли они отстираются.

– Уел! Ну, уел! Мастер! А я их выброшу. Я новые пошью у самого Нирмана и поеду в них в Хайфу. Выкуси-ка, Рувимчик!

– Мальчики, вы будете цапаться или вы уже будете водку пить? – забеспокоилась Фрида Наумовна.

– Мы будем пить водку и цапаться, – объяснил Рувим Оскарович. – Аркаша предатель и бросает меня на произвол судьбы. Таки никому верить нельзя, даже тому, с кем интимно писал на одном пустыре. Предадут и продадут. И сдалась тебе Хайфа, Аркадий? Что тебе там делать? Шекели пересчитывать? Один, два, три и опять один, два, три… На что ты будешь покупать икру и водку, я тебе спрашиваю?

– Мне что, Лева денег не даст? Я поступлю к нему в ресторан счетоводом, – уверенно сказал Аркаша.

– А то Лева не имеет счетовода!

– Так у него будет два!

– Спроси себя, Аркадий, зачем Леве два счетовода? Они его разорят!

– Зачем? Затем, что удобно. Скажем, у одного счетовода возникнет большая нужда – поехать в Милан, в «Ла Скала», послушать оперу. Он и поедет. А другой в это время будет работать, считать для Левы шекели. Или у другого счетовода возникнет нужда поехать на Мертвое море на грязевые ванны. Он и поедет. А другой в это время будет считать для Левы шекели. И все глубоко удовлетворены, и Лева, и оба счетовода.

Оксана исчезла на кухне, а Вадим почувствовал, что его куда-то тянут за брючный ремень.

– Вадик, пойдемте, – шепотом позвала Фрида Наумовна. – Эти два старых хрена будут препираться, пока не выпьют бутылку водки. Потом заснут на пять минут и снова будут как огурчики. Скоро Рахиль и Сонечка закончат со щукой, и мы сядем, наконец, за стол. А вы проводите меня за дом, там прохладнее.

С северной стороны дома была вкопана низкая и широкая лавочка, и Фрида Наумовна пригласила Вадима присесть.

– Я намерена рассказать вам, Вадик, один секрет, – начала разговор Фрида Наумовна. – Вы мне кажетесь порядочным человеком, и я, прошу вашего пардону, положила на вас глаз. А Оксаночке совсем пора замуж. И если вы себе ищете в жены еврейскую девушку, то я вас честно предупреждаю: Оксаночка у нас с Йосей приемная дочь. Ее мамаша, малолетняя шалава, бросила ее в роддоме. А я, Вадик, врач-акушер, и я работаю заведующей послеродового отделения. Ах, какая Оксаночка была очаровашка даже трех дней от роду! Здоровенькая, и сразу видно – умненькая. Я не могла ее отдать в Дом малютки, рука не поднялась, и уговорила Йосю удочерить девочку. У меня не все в порядке внутри, и не могло быть детей, а так хотелось… Но хотя Оксаночка мне не родная дочь, я воспитывала ее правильно, она очень хорошая девочка. Вот и думайте, Вадик.

Вадик подумал две секунды и сказал:

– Мне тоже есть, что сообщить вам, Фрида Наумовна. Например, девичья фамилия моей матери Михельсон. А сам я почти состоявшийся врач-педиатр.

– Йося! – громко выдохнула Фрида Наумовна, а потом почти завизжала в открытое над их головами окно: – Йося, ты все слышал?! Я так и знала, что Вадик наш!

Потом грянуло пиршество, и так Вадиму было вкусно, что он почти забыл про Оксану. Затем в сумерках все разбрелись по обширному саду подрастрясти животы перед сладким. Оксана шепталась с Фридой Наумовной, а Вадима, который с трудом дышал из-за обжорства, подхватил под руку за розовым кустом Рувим Оскарович и, слегка понизив голос, заговорил с некоторым доверительным пафосом, свойственным провинциальному радиовещанию: