Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

– Жирафа винторогая, – еле слышно сквозь зубы пробормотал он, искоса разглядывая заверченные улиткой косички на висках. Ну не нравилась ему Светочка-конфеточка, хоть убей. – Удочка наканифоленная, дудка.

Франика, к его же счастью, никто не слышал, подружки, встретившиеся через много лет, вообще ничего не слышали, болтали, перебивая друг друга, и, забыв обо всем, семенили под руку, спотыкаясь на каждом шагу, в сторону буфета. Дети посмотрели друг на друга, Светочка – с любопытством и дружелюбно, Франик – со злым коварством, и отправились следом за своими мамами, Франик – руки в задних карманах джинсов и не глядя по сторонам, так как сопровождавший объект был недостоин его внимания, Светочка – широким страусиным шагом, делая попытки поймать взгляд этого интересного мальчика, киноактера, и завязать с ним разговор. Им пришлось усесться рядом за столик и самим сделать заказ, на собственный детский вкус, так как дамы погрязли в воспоминаниях и сами оказались виноваты в том, что им пришлось запивать взбитые сливки и немыслимую гору мороженого с орешками четырехградусным лимонадом «Буратино».

– Что за гадость такая? – удивилась Наталия. – У меня – печень. – И рассеянно допила стакан до дна, продолжая рассказывать о своем струнном детище: – Ты понимаешь, Аврорка, так смешно: мы только на концертах «Амати и Гварнери», на афишах, а по документам проходим как «Веселые нотки». Нет, ты понимаешь, что за… что за фигня?!

– Графинюшка, ты все та же, – засмеялась Аврора, – словечки у тебя… как будто ты не утонченная интеллигентная девушка, музыкантша-виртуоз, а Вася-водопроводчик из анекдотов.

– Я не утонченная, это ты зря. Когда это я была утонченной? Я грубый ремесленник, тачаю из звуков… нечто. А еще я говорю «задница» и…

Светочка покраснела и перевела умоляющий взгляд на мать, а Франик фыркнул в сливки, повеселел и прислушался.

– Вот кто у меня по-настоящему утонченный, – кивнула Наталия на Светочку. – И откуда это в ней при такой мамаше? Наверное, от папочки. Вот уж у кого была тонкая нервная система. Он играл на валторне и все время переживал, по каждому поводу – мигрень. Картошки в доме нет – мигрень, раковина засорилась – мигрень, белье в прачечную снести – мигрень с осложнениями вплоть до поноса, выполнить супружеские обязанности, – понизила голос Наталия, – гран-мигрень, почти кома, ребенка из школы забрать – ну просто ой… Мы развелись, к счастью. Нет, мой Светик не такой, мой Светик – нежный цветочек, но добрый помощник, сама деликатность и очень, очень талантлива.

Светочка зарделась, а Франик, заметивший это боковым зрением, тихонько пробормотал: «Помидориха тощая». Светочка все же услышала, чего он, собственно, и добивался, покраснела еще больше, опустила повлажневшие глазки и прикрыла поползшие вниз уголки рта стаканом с желтой газировкой. Аврора, заподозрив, что Франик творит недостойное, в упор посмотрела на него и, понадеявшись, что тот примет во внимание намек, вновь обратилась к подруге:

– Натуля, я все равно не поняла, что там у вас такое сложное с названием ансамбля. Почему их все же два?

– Потому что эта детская музыкальная комиссия, заслуженные музыканты, так называемые, которые умеют только хором пукать, как я подозреваю, так вот это у… ладно, убоище… это убоище решило, что детский ансамбль и должен называться по-детски: «Веселые нотки», «Поющие струнки», «Сладкие пяточки», «Дружные ясельки»… Не доходит до них, до убогих, впавших в детство маразматиков, что детишки у меня вполне музыкально взрослые. Они многое, многое умеют. Они уже профессионалы высокого класса, творцы. Видела, как мы держимся на сцене? Как у себя дома. Этакий домашний концерт в свое удовольствие. Домашний концерт для истинных ценителей. И репертуар у нас взрослый – Гайдн, Бах, Шёнберг, Мендельсон и Паганини. Мы сами переложили Брамса и Гершвина, вот какие мы смелые. Поэтому я обнаглела и заказала афиши с тем названием, которое нам всем понравилось. Кое-кто пошипел, но мы же победили в куче конкурсов! И называемся теперь как хотим. «Амати и Гварнери»! Это вам не какие-нибудь там «Удалые погремушки», «Счастливые свиристелки»…

– Ты великий воитель, Наташка! Просто Цезарь и Александр Македонский в одном лице! – восхитилась Аврора.

– Да, я очень воинственная и независимая, – серьезно кивнула Наталия. – Но кто все-таки заказал эту жирную, приторную пакость? Я не помню, чтобы я… Аврорка?

– Что ты, что ты! Не я! Я полагаю, Франик постарался, известный сладкоежка. Франик?

– А что надо было? Сидеть и ждать? Есть же хочется после всего этого. Скрипучего.

Наталия искренне во весь голос расхохоталась, откинувшись на спинку стула:

– Ох, ох, у него оскомина, у бедного котеночка! Ох, ох, надо сладеньким заесть! Нет, что за прелесть юноша! С ним надо ухо востро… А то возьмет и под шумок… И сама не заметишь, что тебе скормили! А глазки невинные, как у воришки-карманника! Ох, уморил! И, главное, Светка моя ест, и хоть бы что! А она вообще ничего не ест никогда, святым духом питается, проблемы с аппетитом, а тут… Светка, и ты все это съела? Умница! Солнышко! Вот так Маугли! Талантище!

Франик сделал невинные глаза и сказал:

– Ну, я не знал, простите, что ее кормить нельзя. Значит, она сейчас спать будет. У нас на съемках удав был тощий-тощий, а как обожрется, так и спит сутками.

Аврора побледнела от гнева, а Наталия, казалось, наоборот, пришла в восторг от грубости Франика.

– Ну, артист! – воскликнула она. – Похоже, мы с тобой одного поля ягоды, а, Маугли? Обожрется! Восторг! Не реви, Светка! Бывает, настоящие мужчины за грубостью скрывают нежные чувства, свою безбрежную любовь. Кстати, они приходят в восторг, когда получают сдачи. Что-то там такое было у Шекспира, а закончилось все, понятное дело, свадьбой…

– Никакие это не нежные чувства, – бушевала Аврора чуть позже в номере гостиницы, наедине с Фраником. – Это обычное беспардонное хамство! Франц! Что тебе сделала эта девочка? Милейшее, тонкое существо! Воспитанная и от природы деликатная! Сокровище, а не ребенок. А ты… ты вел себя как чудовище, дикарь! И – подло!

– Да подлость-то в чем? – изумился Франик. – Я не виноват, что она – такая дылда, а нервная. Кто же знал?

– Она не дылда! Она нормального роста. В вашем возрасте девочки обгоняют мальчиков в развитии и в росте, а позднее – наоборот. А то, что она очень тонко чувствует, – это ее дар, ее талант. И ты, да, ты не мог не понять этого с первого же взгляда. Ты всегда моментально оцениваешь людей, не хуже кошки. Поэтому не строй из себя святую невинность, Франц. Ты понял, что девочка собой представляет, и сознательно стал ее изводить! Зачем, объясни мне? Что за жестокость?

– Не знаю, – впервые задумался Франц, – ничего такого я не хотел. Просто она сама, как эта ее виолончель. Всего-то четыре струны, а дрожат, гудят, скрипят, как будто их там миллион. Рядом с ней стоять невозможно, только подпрыгивать или… или как-то это прекратить.

– И ты решил поработать смычком?! Мне за тебя стыдно, Франц. Манипулировать живыми людьми – недостойное занятие.