Элвис Пресли. Безрассудная любовь - Питер Гуральник

в самом ее центре. Сама сцена — броско декорированная голливудская версия боксерского ринга (небольшой белый квадрат, окруженный красной полосой по краю вместо канатов); тут едва хватает места для музыкантов, не говоря уже об инструментах, и Ди Джей сидит выжидающе, держа наготове палочки не над ударной установкой, а над перевернутым футляром для гитары, который Стив поместил на сцену в соответствии с импровизационным духом шоу. В круг составлены пять стульев, а Элвис помещен так, чтобы его видели все. Он выглядит худым, гибким и немного неуклюжим в своем бархатисто — черном кожаном костюме; даже в состоянии покоя, небрежно развалившись и расставив свои длинные ноги, он производит впечатление сжатой пружины. Словно для того, чтобы оттенить его очаровательную худощавость, все трое музыкантов — Скотти, Ди Джей и Чарли — одеты в нечто вроде бордового велюра, как и Алан Фортас, который немного напоминает своим видом пожарный гидрант и чье присутствие на сцене нужно только для того, чтобы усилить ощущение синема верите, к которому стремится режиссер. Алан никогда не играл на музыкальном инструменте, но Байндер с самого начала рисовал себе общение Элвиса со своими парнями как часть неформальной атмосферы в духе гримерки, поэтому Алан сидит, неловко держа руки на деке гитары, которая станет еще одним элементом в этой доморощенной «ритм — секции». Еще один, последний участник шоу на сцене — Ланс Ле Голт, который сидит прямо за спиной у Элвиса, держа тамбурин, в то время как Джо, Ламар и Джи Джи напряженно застыли в костюмах и галстуках всего в нескольких шагах от Элвиса на ступеньках, ведущих на сцену.

Небольшая аудитория, не больше двух сотен человек, странно притихшая, — кажется, что публика больше озадачена тем, что это Элвис, чем тем, что он, возможно, станет делать, и даже объект их внимания, похоже, испытывает схожее ощущение изумления, пытаясь найти, что сказать, затем бросая взгляд на листок бумаги с предлагаемыми темами для обсуждения, который лежит на стеклянном столе перед ними. «Предполагается, что это неформальная часть шоу, — шутит он, — где мы притворяемся, что делаем, или делаем то, что нам взбредет в голову, особенно мне». Затем он всячески показывает, что возвращается к листку бумаги, но находит только несколько слов о своей первой записи и о том, как «я впервые начал — в 1912 году», делает вид, что теряет нить, опускает глаза к полу и наконец затихающим голос говорит: «И если я усну здесь…» Раздается громкое ржание парней, которые словно говорят: «Мы тоже относимся к этому не всерьез».

И тут, совершенно неожиданно, ноги у всех приходят в движение, когда Элвис начинает с воодушевлением, хотя и не в такт, исполнять ту первую песню «That’s All Right», а исполнением «Heartbreak Hotel» раз и навсегда снимает напряжение — не тем, что замечательно ее поет, но тем, что забывает слова песни. Невольно приходит на ум, что это инстинктивная находка Элвиса, поскольку, помнит ли он слова на самом деле или нет, он тут же завоевывает сочувствие аудитории, заявляет о своей уязвимости (в то же время поднимаясь над нею) и задает тон на оставшийся вечер — легкую тональность случайного вдохновения. Он также впервые пытается встать со своего стула, что совершенно невозможно сделать, если учесть близость стула к краю сцены и отсутствие ремня на гитаре или переносного микрофона, — но это тоже задает тон, так как аудитория начинает отождествлять его попытки встать с той свободой, которой он пытается добиться в течение всего остального вечера. Это, в свою очередь, сообщает дополнительную драматичность тем ограниченным движениям, которые остаются ему в сидячем положении, позволяя ему вызывать вскрики у публики, когда его ноги производят на стуле круговые движения, сходные с теми тазовыми вращениями, которыми он всегда был известен. К тому времени, как он начинает следующую песню, балладу Лайбера и Столлера «Love Ме», он явно чувствует себя в своей тарелке, по большей части поет прекрасно, хмурится или делает вид, что расстроен, когда что — то не получается, добиваясь сочувствия аудитории, как это всегда ему удавалось, путем пародирования собственной манеры.

На этом этапе у него, очевидно, иссякли темы, поскольку, обменявшись гитарами со Скотти, он, следуя совету Стива, в первый из трех раз в продолжение этого короткого, продолжительностью в час сегмента начинает петь блюз Джимми Рида «Baby What You Want Me to Do?». «Мы на телевидении?» — лениво спрашивает он. «Нет, мы в поезде, едущем в Талсу», — хихикает Чарли. И с этого момента все становится несколько сюрреалистичным — или, быть может, попросту создается своя собственная реальность. В течение всего остального шоу Скотти так и не получает назад свою гитару; Элвис, который никогда даже не играл на электрогитаре на своих собственных записях, теперь исполняет трогательно ограниченные, блюзовые сольные партии электрогитары. Сценарий, скорее всего, уже полностью забыт к этому моменту, и все же его дух продолжает присутствовать в насмешливо — саркастических комментариях к предлагаемым темам. «Здесь говорится: «Элвис сейчас будет говорить о своей первой записи и о том, как складывалась после этого его карьера», — заявляет он деревянным голосом, разделяя шутку с аудиторией, а парни начинают одобрительно ржать еще до того, как он договаривает до конца.

Трудно представить, что, должно быть, думали продюсер и режиссер, — конечно, если они не были так захвачены всем происходящим, что у них не оставалось времени на размышления. Если бы они предложили такой формат для шоу с самого начала, какова бы была реакция Полковника, канала, всей индустрии? И тем не менее это как — то работало. Неспособность Элвиса изображать кого — то другого, кроме как только самого себя, и сам любительский характер этого изображения; совершенно неуместное поведение Чарли, являвшееся источником такого недовольства внутри группы, и вольность его шуток; даже непричесанное, домашнее исполнение самой музыки — все это странно эффективно здесь. Всякий неуместный и непредсказуемый элемент, кажется, только побуждает Элвиса все больше забываться, побуждает его, как это ни парадоксально, обретать себя. На календаре снова 1955 и 1956 годы, Элвис исследует неизведанную территорию, создает себя, реализует свое видение того, каким бы он хотел быть, — как и тогда, это игра без правил, вне всех обычных установок шоу — бизнеса, профессиональной и человеческой вежливости, по сути, здесь есть только одно — удовольствие от собственного шарма, врожденная вера в свою способность давать публике то, чего она ищет, и вера в саму эту публику.

И тут, на мгновение, он исчезает. Он поет «Lawdy, Miss Clawdy»