И оживут слова. Часть I - Наталья Способина

— Другое? Ты меня бесишь своей привычкой выворачивать все так, как тебе надо. Привязанности у тебя нет — только обряд, жены нет — только ребенок! У тебя на все готовые ответы. И везде ты ни при чем! — выпалила я и, еще не договорив, поняла, что я натворила.

Альгидрас сперва непонимающе нахмурился и открыл рот, чтобы ответить что-то явно нелицеприятное, а потом вдруг вся кровь отхлынула от его лица, и он прошептал побелевшими губами:

— Что ты сказала?

— Я… Я… ерунду какую-то брякнула, — пролепетала я. — Не знаю, с чего. Просто ты меня разозлил и…

На этот раз он схватил меня за запястье так, что сразу перекрыл ток крови. Да им тут и жгуты накладывать не нужно с такой силищей. В моем мозгу трепыхались бредовые мысли, в то время как я смотрела в его расширившиеся глаза и пыталась вытащить руку из захвата.

— Мне больно, — наконец проговорила я, пытаясь второй рукой разжать его пальцы. Пальцы раненой руки, между прочим. Здоровой он мне вообще руку бы сломал?

Вдруг он зажмурился, опустил голову и, резко выдохнув, разжал руку. Я отшатнулась и принялась растирать запястье. Он стоял неподвижно, лишь тяжело дышал. Я наблюдала за тем, как он старается взять себя в руки и думала, что у него где-то спрятан нож и что я круглая идиотка, а еще что я… И тут он поднял голову. Если до этого мне казалось, что я видела в его глазах тоску, то я глубоко ошибалась. Ничего я не видела. Я отшатнулась, потом бросилась к нему и протянула руку, чтобы коснуться плеча, но так и не решилась.

— Альгидрас, — прошептала я. — Прости. Я… я не должна была ничего этого говорить. Я дура. Я… никогда больше…

— Ты что-то видела? — глухо спросил он, и под этим взглядом я не смогла соврать. Я глубоко вздохнула и прошептала:

— Сегодня ночью я видела во сне, как погибла ваша деревня. Я…

— Продолжай!

Он изменился до неузнаваемости. Не было смущенного мальчика, который стоял передо мной еще пару минут назад. Черты лица заострились, губа была закушена, а его взгляд я бы даже не взялась описывать.

— Это было очень страшно, — прошептала я, все еще надеясь отыскать в этом человеке недавнего мальчика, которого мне очень хотелось уберечь от боли. — Я не думаю, что стоит.

— Я уже это видел, — спокойно сказал он, хотя в его глазах было столько всего, что мне едва удалось вдохнуть — так перехватило горло. — Меня уже не удивишь. К тому же ты сама говорила, что, возможно, так мы сможем понять, для чего ты это видишь. Разве нет?

Лишенный всяких интонаций голос звучал ровно, будто у робота. Я сглотнула и поняла, что спорить с таким Альгидрасом бесполезно.

— Я была… Вчера ночью мне снилось прошлое. Твое и Всемилы.

— Сначала про деревню, — он не повысил голоса, но слова прозвучали приказом.

— Я… да… Я просто объяснить хочу. Вчера я была в теле Всемилы. Я слышала ее голос, видела ее мысли. А сегодня я… была в теле женщины. Я бежала по тропинке к деревне. Я… знала, что там идет бой. И знала, что там убивают. Я не могу, Альгидрас, — взмолилась я, чувствуя, что опять начинаю дрожать, несмотря на полуденный зной. — Можно, я не буду?

— Нельзя, — жестко сказал Альгидрас. — Ты же хотела разобраться. Вот и будем разбираться. Я принесу тебе воды.

С этими словами он направился к колодцу, на ходу разворачивая закатанный мною рукав, укрывая рубцы плотной тканью. Я смотрела на то, как он достает воду, переливает ее в кружку, и понимала, что только что совершила чудовищную ошибку. Он не должен был это узнать! Это знание не принесет ничего, кроме боли!

Альгидрас вернулся с кружкой, почти спокойно протянул ее, расплескав мне на руку совсем немного. Я сделала глоток ледяной воды, чувствуя как зубы стучат о край кружки, и жалобно попросила:

— Может, не стоит?

— Садись и рассказывай, — холодно откликнулся он.

Я вздрогнула. Он знал, что ему предстоит услышать, и прекрасно понимал, чего мне стоит это рассказывать. И ему было откровенно плевать на мои эмоции. Он не собирался жалеть меня, и я в очередной раз подумала, что совсем его не знаю и абсолютно не понимаю, чего на самом деле можно от него ожидать.

Вздохнув, я опустилась на лавку и начала свой чудовищный рассказ, стараясь говорить коротко, но он прервал меня и потребовал рассказывать все в подробностях. И тогда я зажмурилась и начала говорить. Я чувствовала, что по моим щекам текут слезы, но даже не пыталась их стереть. Я говорила и говорила, заново переживая смерть близких мне людей и свою собственную, и казалось, конца не будет этому рассказу. Я боялась открыть глаза, потому что с ужасом осознала, что все-таки это был не сон. Поняла это по тому, как прервалось дыхание Альгидраса на моменте, когда я описала девушку в белых одеждах, которая спускалась по тропке. И когда я сказала, что я, то есть не я, конечно, а женщина из сна, выглядывала среди выживших его, Альгидраса, как мечтала, чтобы он был жив, как молила Богов об этом и жалела, что он не успел узнать о ребенке, Альгидрас просто перестал дышать. Не выдержав, я распахнула глаза и повернулась к нему всем корпусом. Слезы мешали смотреть, и мне пришлось вытереть их рукавом. Он сидел на лавке в полуметре от меня, уперев локти в колени и запустив пальцы в волосы. И то, как он обхватил голову и монотонно покачивался вперед-назад, заставило меня безотчетно коснуться его напряженного плеча. Он вздрогнул всем телом, как от удара, и резко отодвинулся, едва не свалившись с лавки. Потом вскочил и отошел прочь. После круто развернулся и, подойдя ко мне, остановился в паре шагов. Я смотрела на него снизу вверх, ожидая крика, обвинений, и понимала, что заслужила все это. Но он вдруг протянул руку и коснулся моих волос, потом объявил: «Веточка».

Продемонстрировав сухую ветку, извлеченную из моих волос, он улыбнулся и ровным голосом сказал:

— Спасибо. Прости, что схватил за руку.

Он указал взглядом на мое запястье. Совсем не на то, за которое схватил. Потом снова улыбнулся и добавил:

— Я за домом буду.

И ушел так стремительно, что я не успела ничего сказать. Впрочем, я и не знала, смогу ли хоть что-нибудь теперь ему сказать, потому что перед глазами все еще стояло его лицо: пепельно-белое, с иссиня-черными тенями под глазами. Я-то всегда думала, что книжное «осунулся» предполагает бессонную ночь, часы горьких раздумий. А тут всего несколько минут моего чудовищного рассказа, и вот результат.

Я медленно встала, поняла, что все еще сжимаю в руках кружку, и плеснула холодной воды на ладонь. Умылась, вздохнула и посмотрела на сарай, за которым он скрылся. Мне безумно хотелось пойти за ним и попросить прощения за все, что случилось, но я понимала, что это бесполезно. Уже ничего не изменить. И простить такое вряд ли можно. К тому же, что ему все мои извинения и сочувствие, пусть даже искреннее? Он только что снова пережил гибель всех, кого знал и любил, а еще я получила ответ на свой вопрос, был ли он женат… Не знаю, что там с браком, но в его жизни была женщина, которая ждала от него ребенка. Господи, как же это страшно — все потерять!