Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Прекрасно. Теперь мы с графом д’Антрагом со спокойным лицом, с беззаботной физиономией отправимся по нашим делам. Я не говорю, чтобы этот способ был превосходен и чтобы он имел успех, но в том печальном положении, в котором я вас вижу, лучше этого нет ничего. А если вы выиграете только то, что освободитесь от ла Раме-то и это будет утешительно.

Обе женщины бросились к графу. Мария Туше с благодарностью пожала ему руку, Анриэтта поцеловала другую с признательностью.

Таков был план, задуманный в доме Антрагов. Мы знаем, как он был уничтожен планом герцогини Монпансье. Прошел вечер, гвардейцы были приведены напрасно: ла Раме не являлся. Вся ночь прошла для обеих женщин в смертельном беспокойстве. Д’Антраг потерял и остальные волосы, оставшиеся у него. Не только ла Раме не явился, но и заметили с удивлением, что его шпионы и агенты исчезли из квартала. Этот побег, это безмолвие, которые должны были бы обрадовать этих жалких женщин, удвоили их опасения; во всем, даже в спасении, они видели новую засаду.

После ночи, благоприятствовавшей им своим густым мраком, настал день. Утро прошло опять без известий. На записку графа Овернского отвечали: «Ничего!»

Это необъяснимое отсутствие ла Раме растревожило д’Антрага до такой степени, что он не мог выдержать, и отправился к герцогине Монпансье узнать, что происходит.

Между тем в Лувре случилось происшествие, которое мы рассказали, и уже по всему Парижу распространилось это ужасное известие, когда граф Овернский, бледный, вне себя, прибежал к матери объявить о смерти короля. Пусть судят о действии, произведенном на честолюбие этих женщин единственным ударом, которого они не предвидели. Король умер! Все планы разрушены, карьера Антрагов уничтожена. Теперь какое было дело до прошлого Анриэтты, какое было дело до гнева ла Раме? Что значил этот неизвестный, этот неприметный атом? К чему столько бешенства, столько наточенных орудий? Король умер.

Граф Овернский рассказал, как в луврской галерее, куда весь двор собрался видеть возвращение маркизы де Монсо, убийца два раза ударил несчастного государя, который улыбался ему. Он рассказал горесть, ужас, последовавшие за этой сценой, когда неизвестный монах-женевьевец, оказавший первую помощь королю, пришел объявить, что все кончено и что трон опустел.

Оцепенение и немой ужас обеих женщин ничто не может выразить; граф также не мог прийти в себя. Король покровительствовал ему, воспитал его, с королем он лишался всего. Кто будет править во Франции? Кто будет сражаться с испанцами, кто провозгласит или уничтожит Лигу? Никогда народ не находился в таком разочаровании после стольких надежд, такого счастья, такой славы, какие обещало это правление.

Граф, чтобы освежить свой пылающий лоб, подошел к окну. Плачевные крики раздавались на улице; народ плакал, кричал, крестился; уже лавки начинали запираться, слышался шум запоров, которыми самые благоразумные или самые трусливые защищали себя. Вдруг громкие удары раздались в дверь отеля, и всадник устремился на двор: это был граф д’Антраг, возвращавшийся от герцогини Монпансье, где его не приняли. Десять раз народ останавливал его на дороге, принимая за курьера. Обе дамы и граф окружили его. Он с трудом мог говорить, он запыхался, он дрожал.

— Ну что? Ну что? — спрашивали его. — Вы знаете?

— Да, да, но вы знаете?

— Что такое?

— Знаете ли вы, кто будет королем?

— Нет.

— Принц из дома Валуа, которого герцогиня Монпансье скрывала на всякий случай.

— Валуа… но который?

— Сын Карла Девятого.

— Вы единственный его сын! — вскричала Мария Туше, схватив за руку графа Овернского.

— Нет, — возразил д’Антраг, побледнев от бешенства, — нет, я сам это думал сначала, но говорят о законном сыне Карла Девятого и королевы Елизаветы.

— Законном?

— Да; уже эти слухи ходят в городе, и говорят, будто новый король будет показан народу и торжественно отведен в парламент.

В эту минуту смутный шум, похожий на морские волны перед бурей, поколебал весь квартал.

Этот шум возвещал народу приближение нового государя, которого провидение так чудесно сохранило ему.

Свита, отправившаяся неизвестно откуда, провожаемая лигерами и лотарингскими дворянами, набирала по дороге большое стечение народа, и нельзя было сказать, любопытные или сторонники были те, которые составляли часть свиты. Говор удивления в толпе, совершенная неподвижность и молчание приближавшихся дворян составляли контраст с шумной горестью людей, узнававших в первый раз о смерти короля.

Среди свиты, верхом, ехал ла Раме, лицо которого, бледнее обыкновенного, поразительным образом напоминало Карла Девятого.

Его сторонники позаботились одеть его таким образом, чтобы сделать еще заметнее это сходство, и несмотря на моду, показывали народу полукафтан, длинный и сжатый, как оса, гофрированный воротник и ток с пером знаменитого виновника Варфоломеевской ночи.

Несколько лазутчиков, искусно подосланных в толпу, выставляли это сходство сына с отцом, и в этой толпе суеверного народа, где кипел еще религиозный фанатизм, новый претендент уже приобретал некоторое расположение в качестве наследника государя, который хотел уничтожить ересь во Франции.

Ла Раме поехал через Гревскую площадь, чтобы проехать по улице Кутеллери, где жила женщина, обладать которой он хотел более прежнего. Пыл его страсти увеличивался от упоения неожиданного успеха. Можно было видеть, как это двойное пламя бросалось ему в голову и покрывало его лицо зловещим румянцем. Он ехал по Гревской площади среди огромного стечения народа, который стремился туда со всех концов города, и глаза его, сверкавшие сдержанным огнем, уже пожирали дом Анриэтты, которую он искал издали на балконе.

Он увидал ее наконец; она также его приметила. Мария Туше, граф д’Антраг и граф Овернский также узнали этого мрачного всадника, окруженного таким странным уважением. Их удивление, их руки, поднятые к небу, выражение всех этих физиономий, смотревших на его триумф, возбудили в ла Раме самую сильную радость, какую он когда-либо чувствовал в своей жизни. Это удивление, это восклицание Антрагов отмстили за все его прошлые унижения, загладили все его горести. Еще минута, и он будет под окном Анриэтты, и та, которая накануне прогоняла его, как незначительного жениха, будет приветствовать его как знаменитого короля.

Но между тем как ла Раме въезжал со своей свитой в улицу Кутеллери из улицы Эпин, большое движение произошло на противоположном конце этой улицы. Там была толпа довольно густая, в центре которой находился человек верхом, размахивавший руками и сообщавший своим слушателям огонь, сверкавший в его взглядах и словах. Этот человек был Крильон, который из Лувра бросился в Шатле освободить Эсперанса, и не застав губернатора, занимавшегося в городской ратуше с архитекторами, отправился к этому губернатору требовать от него пленника. Но дорогой добрый кавалер увидал испуганных людей, которые бежали и кричали: