Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Король умер!

Эти слова остановили его, поразив его в сердце.

— Король умер! — сказал себе Крильон, останавливая свою лошадь на улице Арси, — это невозможно; я только что оставил короля, он был жив и здоров; это невозможно.

Кавалер, думая таким образом на своем седле, где он сидел подобно статуе, не примечал, что он говорил громко и что около него составилась группа честных граждан, проникнутых уважением и состраданием к этой благородной фигуре, к этим седым волосам, к этим густым усам дворянина, которого весь Париж знал и уважал.

Достойный воин не примечал также, что рассуждая о возможности подобного несчастья, он мало-помалу опустил руки, склонил голову и что ветер унес его шляпу. Женщина, вся заплаканная, подошла к лошади, положила руку на луку седла и сказала Крильону:

— Это правда, господин Крильон, наш добрый король умер.

— Кто это говорит? — прошептал Крильон.

— Вот мой муж и мой сын, они служат у господина де Раньи.

Она показывала на двух человек, красные глаза которых обнаруживали отчаяние.

— Они видели сами.

— Повторяю вам, что я оставил короля только полчаса назад.

— Четверть часа тому назад какой-то злодей заколол короля в Лувре.

— Я был со своим господином в конце галереи, — сказал один из этих людей, — я видел, как его величество упал и как его унесли. Вот его кровь, которую я собрал на полу.

Он показывал большое красное пятно на своем носовом платке.

— Кровь доброго короля! — застонали все присутствующие с рыданиями и слезами. — Что будет с нами?

Крильон вздохнул так горестно, как будто его душа готова была улететь с этим вздохом. Потом, разбитый, уничтоженный, он побледнел и две крупные слезы выкатились из глаз на его мужественные щеки.

— Ах, бедный государь! — прошептал он. — Бедный, милый друг! Я должен еще видеть его.

Говоря таким образом, кавалер повернул свою лошадь к Лувру.

— И думают уже дать ему преемника, — сказал один из граждан.

— Как будто это возможно, — прибавил другой.

Крильон повернулся при этих словах.

— Какого преемника? — спросил он.

— Вы слышите эти крики, монсеньор? — сказала одна женщина.

— Конечно, слышу.

— Они возвещают прибытие нового короля, отправляющегося в парламент.

— Какого короля?

— Сына Карла Девятого.

— Что вы мне рассказываете, добрые люди? — вскричал кавалер, мало-помалу оправляясь. — Как! Королем выбрали графа Овернского?

— О нет, монсеньор! Этот незаконнорожденный, а другой родной сын королевы Елизаветы, сохраненный герцогиней Монпансье.

— О! о! дети, вы несете вздор, — сказал Крильон, — ваш сын Карла Девятого, сохраненный таким образом, заставляет меня сомневаться в смерти нашего короля.

— Посмотрите, вот на конце улице он едет; посмотрите, как все стремятся туда.

— А! Мне любопытно посмотреть и я туда поеду.

Говоря эти слова, Крильон подвинул свою лошадь к улице Кутеллери. Он не мог еще ничего видеть, но стал уже подозревать; его сердце, твердое как у льва, закалилось, его гордая голова приподнялась.

— Друзья мои, — сказал он тем, которые шли возле его лошади. — Говорят, что король умер, но я этого не знаю. Мне показывали его кровь, но если бы вы знали, сколько крови пролил я, а между тем не умер, как вы можете видеть! Черт побери! Что-то мне говорит, что если бы король, мой добрый друг, расстался с жизнью, его душа дала бы мне об этом весть. Мы слишком любим друг друга, для того чтобы он не простился со мной! Черт побери! Дети, король не умер.

Эта речь, сопровождаемая смелыми движениями, мужественными взглядами, умилением, которое понимала толпа, обожавшая героя, собрала вокруг Крильона целую кучу народа, успокоенного его словами.

— Нет, — продолжал кавалер, — пока я сам не увижу мертвым того, кого я сейчас видел живым, пока я не увижу его угасших глаз, его безмолвных губ, я скажу, что король жив, друзья мои, а я не знаю другого короля, кроме его. Пойдем посмотреть того другого.

— Пойдем за Крильоном, — повторяла толпа, медленно направлявшаяся навстречу свите претендента, закрытого тогда изгибом улицы в этом месте. Но после поворота этого изгиба две партии очутились лицом к лицу. Сверкающие глаза Крильона тотчас отыскали триумвиратора в центре группы, которая кричала:

— Да здравствует сын Карла Девятого!

— Черт побери! — закричал кавалер громовым голосом, приподнимаясь на стременах. — Кто это кричит: да здравствует другой король, а не Генрих Четвертый, ваш король и мой?

Этот крик, это появление заглушили весь говор. Ла Раме побледнел при звуке этого голоса, как шакал дрожит при реве льва. Но он был под балконом Анриэтты, она его видела, он пошел бы наперекор аду.

— Я сын короля Карла Девятого, — сказал он своим надменным голосом. — Я король, потому что король умер.

Толпа, следовавшая за ним, рукоплескала его словам.

— О! — вскричал кавалер тоном оскорбительной иронии. — Так это-то ваш король? Я его знаю. Так вот сподвижник лиги! Ну, хорош он!.. И вы следуете за этим негодяем, дураки, и кричите: «Да здравствует король» этому мошеннику!.. Подожди, подожди! Крильон один, но он покажет тебе, как разжалуют королей твоего сорта! Эй вы, окружающие меня, следуйте за мной во имя нашего короля. А вы, изменники или дураки, окружающие вашего — ну, показывайте себя!.. За шпаги! за шпаги! да здравствует настоящий король!

При этих словах, непреодолимый порыв и энергию которых никто не может описать, Крильон вынул шпагу из ножен и хотел пришпорить лошадь, но улица была так наполнена народом, что лошадь не могла сделать шага.

Женщины и дети убежали и спрятались под воротами. Ла Раме храбро обнажил шпагу. Но его сторонники, советовавшиеся между собой после прибытия Крильона, сняли его с лошади и утащили, чтобы спасти его жизнь или не компрометировать нового достоинства в стычке, которая не могла привести ни к чему хорошему.

Действительно, около Крильона множество граждан вооружились наскоро. Окованные железом палки, алебарды, ружья начинали сверкать на улице. Битва была неизбежна.

— Но, монсеньор, — говорили кавалеру, — если король действительно умер, надо же ему преемника.

— Черт побери! Я не хочу, чтобы был этот. Посмотрите, как его сторонники улепетывают, как исчезают! Армия его уже растаяла. А он-то где? Куда его увели? Спрятаться в каком-нибудь погребе! Ах, беда! Надо же, чтобы эта улица была так загромождена! Да, негодяй, он прячется за стенами… Он убежал в какой-то дом и я не могу его поймать!

В самом деле, посоветовавшись между собой, Антраги заключили, что король умер, потому что граф Овернский видел, как его убили, так ла Раме нельзя было уже убивать или позволить этому безумцу Крильону убить его, и что политика требовала доставить ему убежище. Это было вдохновением Мари Туше, которое поддержал Антраг и сам граф Овернский, которые при виде Крильона поспешили уйти с балкона, чтобы их не заметили.