Свет грядущих дней - Джуди Баталион

не просто почтальонами. Добытчицами оружия, контрабандистками, разведчицами и – по ивритской номинации – кашариотами, то есть соединительным звеном. Само курьерство (от французского слова courir – бежать) во время Холокоста было не менее опасным, чем сражение в рядах армии. Каждая еврейка, которую обнаруживали за пределами гетто или лагеря, наказывалась смертью. А эти женщины проводили месяцы, иногда годы, разъезжая по стране, перемещаясь из одного гетто в другое. Я читала записки одной связной, которая предпринимала не менее 240 поездок… в неделю[1007]. Тем не менее, я решила использовать этот термин наряду с другими для описания их деятельности, чтобы мой текст не входил в противоречие с уже имеющимися исследованиями на эту тему.

Слово «девушки» тоже некоторые считают умаляющим их значение. Это были молодые женщины в возрасте чуть меньше или чуть больше двадцати лет, некоторые уже замужем. И снова я решила сохранить слово наряду со многими другими для описания Рени и ее соратниц. Так же, как слово «юноши» я использую для описания мужчин – участников движения. Прежде всего этим я подчеркиваю их молодость. К тому же пишу я эту книгу в контексте, когда слово девушки приобрело и новый смысл и широко используется в дискуссиях о расширении женских прав и возможностей.

Послесловие

«Я очень надеюсь увидеться с Вами как можно скорее, – написал мне по электронной почте Майкл Кац. – Мне 93 года, я пережил Холокост, спасся из Яновского концлагеря, жил в Варшаве по поддельным документам, выполнял операции под прикрытием для Армии Крайовой и плыл в Америку на одном корабле с Владкой Мид».

Разумеется, я не могла упустить такого знакомства. Лихорадочно просмотрев расписание своих дел, я предложила ближайшую возможную дату – примерно через четыре недели. «Это вас устроит?» – спросила я.

Майкл ответил: «Как сказал покойный Клод Пеппер, сенатор-демократ от Флориды, “я в моем возрасте даже зеленые бананы не покупаю”. Но давайте попробуем. – И добавил: – Я хочу рассказать вам свою историю».

На протяжении всех тех лет, что писала эту книгу, я постоянно боролась с чувством вины: было столько историй, которые я просто не могла включить в нее, поскольку никогда не знала, что еще появится. Сколько раз конец работы оборачивался новым началом. Когда книга была опубликована, на меня хлынула лавина новой информации со всех концов света, от людей разных возрастов, судеб и политических убеждений. Я получала письма от близких родственников женщин, о которых писала – об их существовании я даже не догадывалась, – и от бесчисленного количества других людей, которые рассказывали свои личные истории и задавали вопросы о еврейском Сопротивлении. Слышали ли Вы когда-нибудь о женщине – участнице Сопротивления, которую взорвали в варшавском автобусе? Это была моя кузина. Слышали ли Вы когда-нибудь о жительнице Белостока, которая помогала евреям бежать из гетто? Это была моя тетушка. Моя мать сражалась в рядах еврейского Сопротивления в Голландии, но решительно отказывалась привлекать внимание к своей тогдашней деятельности. Моя мать в тюрьме помогала обмениваться записками Хане Сенеш и ее матери. Моему деду было тринадцать, и он сражался всю войну. Я познакомилась с Лотти в конце 1960-х в самолете, когда направлялась в колледж, и мы подружились. Она рассказала мне, что во время войны была связной, но больше я ничего не знаю… Театральный режиссер Сэмми Кэннолд, кузина Израэля Канала, двойного агента ŻOB, пришла ко мне, чтобы изучить всю мою личную библиотеку в поисках любой возможной информации о своем родственнике. «Моя 95-летняя бабушка развесила у себя на стене множество распечаток», – написала она мне, напомнив, что семейные древа потомков выживших оказались обезглавлены, а их портретные галереи заполнены фотокопиями некрологов и всем тем, что они сумели найти. Жажда получить информацию о потерянных родственниках была почти осязаемой, равно как и желание рассказывать, сообщать, собирать и сохранять камешки прошлого.

Я отправилась на встречу с Майклом в его манхэттенскую квартиру знойным июльским днем. «Из эпилога к вашей книге я знаю, что вы не едите мяса», – сказал он и указал мне на стол, уставленный салатами. Он был не только отличным шеф-поваром, но и, как я заключила из подписи в его электронном письме, профессором и/или президентом не менее четырех научно-исследовательских институтов мирового уровня. Я нервничала так же, как тогда, когда шла на встречу с семьей Рени; мне еще ни разу не доводилось оказаться лицом к лицу с бойцом-подпольщиком. Рассказы Майкла оказались именно такими удивительными и горькими, как я и ожидала. Родившись в ассимилированной семье, принадлежавшей к среднему классу, он в четырнадцать лет потерял родителей и остался один на всем белом свете. Бежал в Варшаву, жил по арийским документам (воспитание и внешность позволяли ему это) и стал связным польского Сопротивления. На немецкой фабрике, где он работал в дневное время, его соблазняла двадцатидвухлетняя немка-секретарша; о, как тогдашний подросток хотел бы ответить на ее предложение, но, разумеется, это был выбор: секс или жизнь. («Потому что в моей семье, не придерживавшейся никаких еврейских традиций, один обычай, обрезание, чтили – зачем?!» – сокрушался он.) Несмотря на войну, лагеря беженцев и эмиграцию, Майкл преуспел в учебе; благодаря своему усердию он пробил себе путь в один из университетов Лиги плюща и стал признанным исследователем в области медицины, любящим мужем и гордым отцом летчика. Он не любит слово «выживший», оно несет в себе оттенок пассивности, а «я трудился, чтобы жить», – сказал он мне.

«Что давало вам силы?» – спросила я. Он подумал и ответил: «Гнев гнал меня вперед. Мой гнев спас мне жизнь. – И процитировал Талмуд: – “Мы рождаемся со сжатыми кулаками, а умираем с расправленными ладонями”». Теперь, когда ему за девяносто, Майкл стал более открытым. Он понимает, что должен написать свою историю.

Хотя в Польше «Свет грядущих дней» еще не вышел, в тамошней прессе появилось несколько статей о книге, и я снова увидела Польшу двух крайностей. С одной стороны, был журналист, призывавший поставить памятник героям войны, таким как Нюта Тейтельбаум, чтобы заполнить белые пятна национальной истории. С другой, в правой печати появилась статья, в которой утверждалось, что я – наряду с другими авторами, писавшими о Сопротивлении, – представила эту историю в ложном свете. Это породило бурю в средствах массовой информации (не в мою поддержку, а в поддержку статьи). В твитах меня призывали рассказать «истинную правду» о том, что гестапо отчасти возглавлялось евреями. Спустя несколько месяцев некое немецкое издание в рецензии на книгу «Свет грядущих дней» употребило словосочетание «польские гетто». Это подняло в «Твиттере» новую антинемецкую волну ненависти и критику по поводу того, что Германия перекладывает свою вину