На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Рецидив грозил автоматическим переводом на строгий режим.

No questions asked[455].

После нервного и экстренного перекура с моим чернокожим ментором Луком-Франсуа Дювернье в туалете третьего этажа мы приняли историческое решение, чтобы доказать самим себе и друг другу, что мы еще на что-то способны.

Мой друг и я бросали курить уже со следующего дня!

Почти за месяц до часа «икс»!

Сигаретные запасы великодушно раздавались страждущим и тюремным побирушкам. Я был особенно человеколюбив, хотя до конца не верил в свое чудесное превращение в «Hombre Nuevo»[456].

Больше всего радовались мои родители.

То, что им не удалось в течение многих лет, получалось у Федерального бюро по тюрьмам – из курильщика и всего «прочего» вылуплялся обновленный Трахтенберг!

Мама пообещала «поставить свечку» в честь заботливой еврейской прокурорши Лэсли Кац. Я тоже планировал послать ей на Хануку открытку с большим и чистым «Thank you».

Все, что ни делается, все – к лучшему! Год Блэсс Амэрыка[457]!

Гип-гип, ура-а-а-а-а!!!

…Через четыре дня после выхода приказа, «комиссария» распродала месячный запас табака. Как и положено, львиную долю закупили работники ларька и приближенные к ним спекулянты-перекупщики. На антиникотиновом запрете планировали заработать все, кому не лень.

Продавцы в погонах вывесили на окошке до боли знакомое с советского детства объявление – «sold out»[458].

У курильщиков начиналась новая жизнь – подпольная и полная опасностей. У дуболомов прибавлялось работы и «овертайма»[459] – камеры обыскивали, а нас ощупывали практически через день. Народная тропа к карцеру не только не зарастала, но превращалась в широкий хайвей.

Несмотря на карательные акции зольдатен, узники продолжали активно дымить.

С закрытием официальных курилок – уличных беседок «газибо», братва перебралась в отрядные «дальняки».

Рядом с ватерклозетами устраивались хитроумные заставы в три слоя – у ментовского офиса, на лестнице и в коридоре. В девяти случаях из десяти курильщики избегали тюремных инквизиторов.

Унюхав сладковатый табачный или марихуанный дым, дуболомы нервничали, но ничего поделать не могли. Оказаться одновременно в восьми отрядных сортирах им не удавалось при всем желании.

Вместо стационарных электрозажигалок, намертво прикрепленных к бывшим «местам для курения», в ход пошел самопал.

Поскольку спички в ларьке не продавались даже в лучшие времена, то местные кулибины придумали компактный чудо-аппарат.

Шарашка forever![460]

Устройство состояло из батарейки «АА» с зачищенными контактами на обеих ее полюсах и тонюсенькой полоской фольги из-под все тех же многострадальных Marlboro или Newport. Двухсантиметровая «спиралька» умело зажималась прокуренными пальцами в свободных от изоляции точках батарейки. Ровно на пять секунд фольга загоралась ярко-оранжевым пламенем.

Время пошло!

Зэк осторожно тыкал в «зажигалочку» аккуратно зажатой в зубах самокруткой и в случае удачи жадно затягивался. Чаще всего процесс добывания огня повторялся по нескольку раз. Спиралька то слишком быстро прогорала, то обламывалась под давлением, то обжигала пальцы курильщика.

Меня «зажигалка Ильича» так ни разу и не послушалась, несмотря на упорные потуги моих «умелых ручек». С криком «бляааааа» я бросал раскаленную батарейку на потрескавшийся, весь в разводах от высохшей мочи кафельный пол, а уже через секунду смущенно разводил руками.

Якшавшиеся со мной жиганы (особенно соратники по тяжелой атлетике) постепенно привыкали к русскому мату, время от времени обрушивавшемуся на их закаленные уши. Изящная и звонкая славянская нецензурщина производила на моих монстроподобных соседей неизгладимое впечатление, хотя они и терялись в переводе.

Задорное русское «оху…ельно», «пи. ец», и «ё…нный в рот» приходилось переводить тупым английский словосочетанием «fucking shit».

В отличие от меня табачные контрабандисты матом не ругались и обладали хладнокровием истинных арийцев. Особенно шедшие на огромный риск менты.

Попавшиеся с поличным надзиратели получали солидный срок – «система» предателей не жаловала. Оборотней ловили либо на «живца», либо при выборочной проверке на супер-пупер-проходной. Исправительные работнички являлись на государеву службу с рюкзачками, переносными холодильниками и прочими американскими котомками. При большом желании охочие до зэковских денег коробейники в униформе могли заховать на себе не только сотовые телефоны, но и коньяк «Hennesy» ($800 за бутылку) на пару с полукилограммовыми пакетами с креатином – пищевой добавкой для состоятельных физкультурников.

Примерно раз в полгода легавые несуны попадались на удочку зэков-провокаторов. Беспринципный плебс даже в тюрьме умудрялся участвовать в прокурорско-фэбээровских «Зарницах» и подставлял своих же собственных благодетелей.

Nothing is new[461]…

…В один из очаровательных февральских вечерков (пурга и пронизывающий ветер с Атлантики) по компаунду со скоростью света пронесся очередной слух. В карцер загремел тридцатилетний наркоторговец с классическим именем Джон, до отсидки проживавший в забытом богом захолустье в Теннеси. Типичный «hillbilly» – деревенщина и лапоть. Одним словом, «Билли с холмов»…

В Форте-Фикс «Х. й-с-Горы» уютно устроился при прачечной и приторговывал левыми тишортками и носками. Белые майки уходили по стабильной цене – три штуки за пять «мэков». В «комиссарии» абсолютно такие же продавались в три раза дороже.

Безразмерные белые хэбэшные трубки-чулки без пяток и с грубым швом на пальцах стоили «две пары на доллар», т. е. одну тюремную у.е. Дырки на псевдоносках появлялись уже после нескольких носок. Поэтому в «лавке» Джона клиенты не переводились, и я был в их первых рядах.

Подпольная торговля почти всегда заканчивалась печально. Рано или поздно тюремные предприниматели попадали в «дырку» – трехэтажные казематы, построенные по последнему слову пенитенциарной мысли. Туда он и загремел. «Сик транзит глория мунди»[462]…