Музей невинности - Орхан Памук

— Кемаль-бей, мы все сегодня вечером очень много выпили. Смотрите не вздумайте садиться за руль.

— Я забыл сумку в багажнике, у меня книги нет.

Он протянул мне ключи, а потом мгновенно подтянулся и отвесил мне чрезмерно уважительный поклон, как когда-то отцу.

— Мама, как мне забрать ключи от комнаты? — спохватилась Фюсун.

— Я не буду запирать дверь, — сказала тетя. — Откроешь и войдешь.

— Сейчас поднимусь за тобой и возьму.

— Не торопись. Ключ будет в двери, — успокоила её тетя. — Я оставлю его в замке, а запирать не буду. Сможешь прийти, когда захочешь.

Тетя с Четином наконец ушли. Фюсун прятала от меня глаза, как невеста, которая осталась наедине с женихом, с которым ей предстоит провести вместе всю жизнь. Но я чувствовал, что это не обычная стыдливость. Мне захотелось коснуться Фюсун. Я протянул руку, чтобы дать ей прикурить сигарету.

— Ты собирался подняться к себе и читать книгу? — переспросила Фюсун.

Она сделала вид, что собирается вставать.

— Нет, дорогая, просто подумал, что мы можем покататься.

— Мы слишком много выпили, Кемаль, нельзя.

— Давай покатаемся.

— Иди наверх и ложись спать.

— Ты боишься, что я устрою аварию?

— Не боюсь.

— Тогда я возьму машину, мы скроемся на глухих дорогах и исчезнем за холмами, в лесах.

— Нет, иди наверх, ложись. Я встаю.

— Ты бросаешь меня одного за столом, в вечер нашей помолвки?

— Нет. Хорошо, еще немного посижу. На самом деле мне очень нравится здесь быть.

Французы из-за своего стола посматривали на нас. Не разговаривая, мы, должно быть, просидели около получаса. Иногда наши взгляды встречались, но мыслями мы были обращены в глубь нас самих. В кинотеатре моей памяти шел странный фильм, составленный из воспоминаний, страхов, желаний и многих других картинок, смысл которых я сам не очень хорошо понимал. Через некоторое время в кадр попала огромная муха, которая быстро ползла между нашими стаканами. Еще попадала моя рука и рука Фюсун с сигаретой, потом опять стаканы и французы. Я был сильно пьян и влюблен, но сознавал, как логичен этот фильм, и думал, как важно сказать миру, что у нас с Фюсун есть только любовь и счастье. Надо было очень быстро, пока муха ползла между стаканами, придумать, каким образом сообщить об этом всему миру. Я улыбнулся французам, и моя улыбка должна была свидетельствовать о том, как мы счастливы. Они улыбнулись нам в ответ.

— Ты тоже улыбнись им, — сказал я Фюсун.

— Хорошо, — она посмотрела на меня: — Что еще сделать? Танец живота станцевать?

Я забыл, что Фюсун тоже пьяна, и расстроился, приняв её грубый тон всерьез. Но мое счастье не так-то просто было испортить. Я погрузился в такую глубину чувства, на которой пребывают очень пьяные люди, ощущая единство мира. Эту-то мысль и нес в себе фильм с мухой и воспоминаниями, крутившийся у меня в голове. Все, что я долгие годы чувствовал к Фюсун, все страдания, которые претерпел из-за неё, вся хаотичность мира и его красота слились у меня в голове в единое целое, и это ощущение целостности и полноты казалось мне невероятно прекрасным и дарило глубокий покой. Между тем я никак не мог отделаться от вопроса, как мухе удается не запутываться с таким количеством ног. Затем она исчезла.

Я держал руку Фюсун в своей руке и понимал, что мое ощущение покоя и красоты передается от меня и ей. Как уставшее, покорившееся животное, её прекрасная левая рука лежала под моей правой, поймавшей её, накрывшей, грубо навалившившейся, словно пленившей. Целым мир, вся вселенная вместились в меня. В нас.

— Давай еще потанцуем! — предложил я.

— Нет...

— Почему?

— Мне не хочется! — сказала Фюсун. — Мне нравится просто сидеть, как сейчас.

Я улыбнулся, поняв, что она имеет в виду наши руки. Время словно остановилось, и мне казалось, будто мы сидим так уже много часов, хотя будто только что пришли. На мгновение я даже забыл, зачем мы здесь находимся. Потом, когда осмотрелся, увидел, что в ресторане никого, кроме нас, не осталось.

— Французы ушли.

— Они не французы, — возразила Фюсун.

— Откуда ты знаешь?

— По номерам их автомобиля. Они из Афин.

— Где ты видела их машину?

— Сейчас ресторан закроют, пойдем отсюда.

— Мы так хорошо сидим!

— Ты прав, — сказала она серьезно.

Мы еще какое-то время просидели, держась за руки.

Она правой рукой вытащила из пачки сигарету, ловко прикурила её одной рукой и, улыбаясь мне, медленно выкурила до конца. Мне показалось, что это тоже длилось много часов. У меня в голове уже начался новый фильм, как вдруг Фюсун высвободила руку и встала. Я пошел за ней. Глядя на её спину в красном платье, я очень аккуратно, ни разу не споткнувшись, поднялся по лестнице.

— Твой номер в другой стороне, — напомнила мне Фюсун.

— Сначала я доведу тебя до твоего номера. Передам матери.

— Нет, иди к себе, — прошептала она.

— Я расстроен. Ты мне не доверяешь. Как ты собираешься провести со мной всю жизнь?

— Не знаю, — шепнула она. — Давай, иди к себе.

— Какой прекрасный вечер, — мне не хотелось расставаться. — Я так счастлив. Поверь мне, отныне каждая минута нашей жизни будет такой.

Она увидела, что я приблизился к ней, чтобы поцеловать, и, опередив, обняла меня. Я поцеловал её так крепко, как мог. Почти насильно. Мы целовались долго. На мгновение я открыл глаза и увидел в конце узкого темного коридора с низким потолком портрет Ататюрка. Помню, что между поцелуями умолял Фюсун прийти ко мне.

В одном из номеров раздался предупредительный кашель. Послышался шум ключа в замке. Фюсун вырвалась из моих рук и исчезла.

Я безнадежно смотрел туда, где только что была она. Потом пошел к себе в номер и, не раздеваясь, рухнул на постель.

В номере было не очень темно, свет от огней дороги на Эдирне и заправки попадал через окна. Кажется, вдалеке виднелся лес. Мне показалось, что где-то сверкнула молния. Мой разум был открыт всему миру, всему на свете.

Прошло много времени. В дверь постучали. Я встал открыть. Это была Фюсун.

— Мать заперла дверь, — сказала она.

Она пыталась разглядеть меня в темноте. Взяв за руку, я втянул её в комнату. Мы легли в одежде на кровать, и, обняв, я прижал её к себе. Она прильнула, как испуганный котенок, уткнувшись лицом. И обняла с такой силой, будто от этого зависело, будем ли мы счастливы. Казалось, что если я её немедленно не поцелую, как сказочную принцессу, мы оба умрем. Мы долго и страстно целовались, пытались стащить с неё измятое красное платье и вдруг, застеснявшись скрипучего пружинного матраса, остановились; меня сильно возбудили её волосы, упавшие мне на грудь и на лицо.