Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

– Мы возимся с разными психопатами, а настоящие изобретатели остаются в стороне, – жаловался Джордж Констанции. – Их внимательнее выслушают чистильщики сапог, чем мы.

– Ты снова преувеличиваешь.

– Думаешь? А ты прочти это!

Он сунул ей в руки последний номер «Сайнтифик Америкэн» со статьей, которая так разъярила Рипли.

Мы боимся, что мастерство наших специалистов, самопожертвование нашего народа и бесконечный героизм наших солдат в их усилиях спасти страну могут оказаться тщетными из-за крайней некомпетентности тех, кто в нашем правительстве руководит армией и военно-морским флотом.

– Они считают нас дураками, и они правы! – проворчал Джордж, когда Констанция дочитала до конца.

Она не нашлась что ответить, а Джордж пошел повидать детей все в том же мрачном настроении, которое теперь почти уже не менялось.

Только одно помогало Джорджу выжить в Уиндер-билдинге. Рипли просто физически не мог вмешиваться во все дела, и теперь, похоже, склонялся к тому, чтобы и вовсе отстраниться от артиллерийской программы. Эта неожиданная метаморфоза произошла в июле, когда нарезные пушки Паррота доказали свою высокую эффективность, быстро превратив саваннский форт Пуласки в руины. Но даже несмотря на это, Джордж все равно чувствовал себя как человек, висящий на краю пропасти. И как долго он еще сможет так продержаться, он не знал.

Кроме войны и работы, не менее важной частью его жизни были обыденные события в его семье – порой забавные, порой тревожные, а чаще самые будничные и утомительные.

Констанции каким-то чудом удалось найти маленький уютный дом в Джорджтауне, рядом с университетом, который можно было арендовать. В середине июля они наконец переехали, но пока обустраивались примерно с неделю, Джордж постоянно не мог найти то свое белье, то сигары, то еще что-нибудь необходимое.

Как-то утром Патриция увидела красное пятно на простыни, и, хотя мать рассказывала ей о том, как происходит созревание у женщин, она рыдала целый час.

Уильям быстро рос, и его отношение к девочкам менялось от презрения к интересу, смешанному с подозрительностью. В начале войны он то и дело говорил, что не может дождаться, когда наконец вырастет, запишется в армию и будет геройски сражаться за Союз. Но тяжелый день и еще более тяжелая ночь после Булл-Рана положили конец этим заявлениям.

От Билли совсем не было писем, и это давало еще один повод для беспокойства. Джордж часто лежал ночью без сна, думая о младшем брате и о своем дорогом друге Орри.

Единственной ниточкой, которая еще связывала семьи Мэйн и Хазард, оставалась Бретт, которая жила в Лихай-Стейшн. Где же сейчас Орри? Где Чарльз? Почта между воюющими сторонами теперь переправлялась только контрабандой, но Джордж знал, что при крайней необходимости адресатов наверняка нашли бы. Только обмен письмами был не настолько важен – главное, чтобы все они прошли через эти темные времена живыми.

А вот о ком Джордж никогда не тревожился, так это о Стэнли. Его старший брат прекрасно умел приспосабливаться к любой ситуации. Они с Изабель близко сошлись с самыми важными людьми в Вашингтоне и стали завсегдатаями самых престижных приемов. Джордж не мог понять, как это удалось такому ординарному человеку, как его брат.

– Всему свое время, и время всякой вещи под небом, Джордж, – сказала Констанция. – Так учит нас Библия. Просто Стэнли долго оставался в твоей тени.

– А теперь время мне прятаться в его тени?

– Нет, я вовсе не это имела в виду…

– Но это правда. И это доводит меня до безумия.

– Я и сама немножко завидую, если честно признаться. С другой стороны, я уверена, что главный творец их успеха – Изабель, вот только я бы скорее повесилась, чем согласилась поменяться с ней местами.

Джордж пыхнул сигарой.

– Знаешь, я никак не могу забыть, как ударил Стэнли после той катастрофы на железной дороге. Может быть, это правосудие. Может быть, это мое наказание.

– А ты заметила, как любезен был министр? – воскликнул Стэнли, когда субботним июльским вечером карета везла их домой после спектакля по пьесе Шекспира в новом театре Леонарда Гровера на Ай-стрит, который раньше назывался Национальным. – Заметила?

– Почему бы Стэнтону не быть любезным? Ты один из его лучших служащих. Он знает, что может доверять тебе.

Стэнли самодовольно приосанился. Было ли это правдой? А почему, собственно, нет? Он был на хорошем счету у высокомерного, но безусловно патриотично настроенного министра и в то же время поддерживал дружеские отношения с Уэйдом, которому время от времени передавал разные сведения о внутренних делах военного министерства. Фабрика Лэшбрука процветала сверх всяких ожиданий, и Стэнли уже предвкушал поездку в Новый Орлеан, чтобы заключить дополнительные торговые соглашения, обещающие солидную прибыль. Его ждали великие дела, и он чувствовал, что готов совершить их. Просто поразительно, как жестокая война может в корне изменить жизнь человека.

В его нынешней роли яростного республиканца Стэнли смущало лишь несколько моментов. И в тот вечер, когда они с Изабель уже ложились спать, он упомянул об одном из них.

– На этой неделе должны подписать закон о конфискации. Рабы на захваченных территориях будут объявлены свободными, а кроме того, президенту будет разрешено вербовать в армию цветных. И это только начало. Так сказал мне Стэнтон во время второго перерыва, когда ты выходила в уборную.

– Не произноси при мне этого слова. Рассказывай, что узнал от Стэнтона.

– Президент готовит особый указ. – Стэнли сделал паузу для большего эффекта. – Он хочет освободить всех рабов!

– Боже мой! Ты уверен?

– Ну, по крайней мере тех, кто находится в Конфедерации. Не думаю, что он решится затронуть рабовладельцев в Кентукки или других пограничных штатах.

– Надо же… Не ожидала, что он такой идеалист. Что ж, это не акт гуманизма, а карательная мера. – После паузы она неохотно продолжила: – Линкольн, конечно, омерзительный тип, но надо отдать ему должное: политик он проницательный.

– Да как ты можешь такое говорить, Изабель?! Ты хочешь, чтобы на Север хлынули толпы свободных черномазых? Подумай о том, какие начнутся беспорядки! Сколько достойных белых людей потеряет работу! Даже сама эта идея возмутительна!

– Тебе лучше держать свое мнение при себе, мой милый, если хочешь сохранить дружбу Стэнтона и Уэйда.

– Но…

– Довольно, Стэнли! Когда обедаешь в гостях у дьявола, меню не выбираешь. Играй свою роль. Ты – преданный республиканец.

Он так и делал, хотя его тошнило от всех этих разговоров о равенстве, внезапно начавшихся в кабинетах и коридорах, гостиных и барах, в официальном и неофициальном Вашингтоне. Радикальное предложение Линкольна оскорбило многих белых, услышавших о нем, и было очевидно, что оно вызовет взрыв недовольства в обществе, когда будет воплощено в жизнь. Однако Стэнли, помня слова жены, не распространялся о своих взглядах.