Царица Пальмиры - Бертрис Смолл

— Ребенок моей племянницы?

Короткое мгновение он был в замешательстве, а потом понял, что она имеет в виду Кариесу. О боги, она не должна знать, что оба, и Кариеса, и ее младенец погибли и что Марк Александр Бритайн был свободный мужчина! Внезапно все прошлые опасения Аврелиана вновь воскресли и стали преследовать его, но он быстро сказал:

— Да, этот ребенок… но, возможно, богиня, мы с тобой тоже могли бы иметь ребенка. То, что Ульпия все эти годы оставалась бесплодной, не значит, что у меня не может быть сына от тебя.

Он наклонился и запечатлел поцелуй на ее влажном плече.

Зенобия подумала, что у Клеопатры были дети от ее римских любовников, и всех этих детей ждал плохой конец. Ведь они вставали на пути тех, кто жаждал власти.

Аврелиан погрузил свои белые зубы в ее золотистое плечо и пробормотал:

— Подумай об этом, богиня! Какого ребенка я мог бы зачать в твоем лоне! Он правил бы миром!

Он уже действительно начал верить, что может зачать ребенка.

Внезапно почувствовав раздражение, Зенобия вылезла из нагретой лохани.

— Не знаю, хочу ли я еще иметь детей, — сказала она.

— Решение не тебе принимать, богиня, — сказал он самодовольно. — Когда Ульпия умрет, я сделаю тебя своей императрицей. А до той поры я буду накачивать мое семя в твой живот.

Н сделаю подношения богам и буду молить их о том, чтобы из твоего лона вышел сын.

Зенобия засмеялась, и звук ее смеха прозвучал горько и насмешливо, отдаваясь эхом от покрытых кафелем и украшенных фресками стен купальни.

— Боги покинули меня, римлянин. Твои молитвы напрасны!

Потом она вышла из кальдария купальни, и он услышал, как она плещется в соседнем фригидарии.

Аврелиан встал и тоже вылез из горячей лохани. Посмотрев вниз, он увидел, что его член твердый, прямой и готов к действию. Он страстно желал взять ее прямо на покрытом холодным кафелем полу купальни. Но вместо этого стоял неподвижно, глубоко дыша и стараясь успокоиться. Он хотел ее такой, какой она была прошлой ночью: теплой, желающей и умоляющей. Он устал от той сварливой женщины, которой она могла быть. Когда он вошел в фригидарий, она уже ушла оттуда. Он быстро окунулся в прохладном бассейне и освежился.

Вернувшись в спальню, он нашел ее обнаженной, но уже сухой. Она смазывала себя питательным лосьоном, пахнувшим гиацинтом. Не сказав ни слова, он взял у нее из рук бледно-зеленый стеклянный флакон, налил немного жидкости в свою ладонь, потер ладони друг о друга и начал медленно массировать ее. Она все еще была сердита и держалась натянуто, и он сказал мягко и убедительно:

— Неужели это так ужасно — дать мне ребенка, богиня? Ведь я так сильно люблю тебя!

— Но я не люблю тебя, римлянин. Я стараюсь угодить тебе, но я не могу подчинить чувства своей воле, и я не стану лгать тебе.

— Ребенок сблизит нас, — сказал он, словно это дело решенное. — Когда ты будешь держать нашего сына на руках, прикладывать его к своим наполненным молоком грудям, как делали в прошлом настоящие римские матроны, — тогда, Зенобия, твое сердце наполнится любовью ко мне. Я знаю!

Он повернул ее к себе и поцеловал со страстью, желая, чтобы она ответила ему. Внезапно Зенобия прониклась к нему сочувствием.

Она посмотрела в его голубые глаза и сказала:

— Ох, Аврелиан! Даже у тебя есть слабости! До сих пор я не верила в это.

— Да, Зенобия, у меня есть слабости. Я жажду бессмертия, и обрести это бессмертие могу только через своих потомков. Подари мне сына, богиня! Подари мне сына!

Потом он подхватил ее на руки и положил на кровать. Вытянувшись рядом с ней, он стал ласкать языком нежное потайное местечко, чтобы подготовить ее к своему вторжению.

Когда он вошел в ее тело, она обвила его руками и была с мим нежна. Ей надоело обижать и быть обиженной. Потом он заснул у нее на груди и проспал несколько часов. Однако Зенобия лежала без сна. «Император римлян, — думала она, — ты — ставил меня почувствовать к тебе жалость, но все же я отомщу! Отомщу за Пальмиру, за моих сыновей, за себя. Ты отнял у меня почти все, что было мне дорого, но я снова верну свое!» Ее взгляд устремился на маленький кусочек белого мрамора, который она бережно положила на стоящий рядом столик. Это был тот самый осколок, который она подобрала среди развалин великого пальмирского храма Юпитера. Вот и все, что оставалось у нее от ее города, если не считать воспоминаний, которые никогда не умрут. Она почувствовала, что слезы скатываются по ее лицу, но не издала ни звука. «Я отомщу!»— тихо прошептала она, и он беспокойно зашевелился у нее на груди. Она что-то успокаивающе пробормотала, словно баюкая младенца, и он успокоился.

В следующие недели Зенобия несколько раз посетила Рим. Многие богатые патриции страстно желали принять ее у себя. Поэтому не было необходимости беспокоиться о том, чтобы при наступлении ночи возвращаться за много миль обратно в Тиволи. Однако она никогда не останавливалась в резиденции императора на холме Палатин.

— Я не стану демонстрировать наши отношения перед твоей несчастной умирающей женой, — сказала она Аврелиану.

Рим произвел на царицу Пальмиры большое впечатление, но ее проницательный взгляд замечал разницу между тем, каким он был раньше, и тем, каким он стал теперь. Она видела прекрасные мраморные здания и храмы, очищенные от надписей, и парки, из которых убрали мусор. Однако ее потрясли толпы здоровых людей, праздно шатающихся по улицам. Казалось, никто не работал, получая даром пищу и развлечения. На самом деле Зенобия считала, что знаменитые римские хлеб и зрелища в конце концов приведут империю к гибели. Что бы ни говорил Аврелиан, народ, который уже на протяжении нескольких поколений привык к праздности, не потерпит возвращения старых обычаев, тяжелой работы, честности, прилежания.

Она обнаружила, что патриции в большинстве своем наводили на нее сильнейшую скуку. Однако было одно исключение, и этим исключением стал престарелый сенатор Тацит, с которым она познакомилась на играх. Он оказался остроумным старым господином, и Зенобия чувствовала себя в его обществе комфортно. Была еще ее ближайшая соседка, госпожа Дагиан. Ее общество развлекало и успокаивало Зенобию. Они каждый день прогуливались по саду. Мавия бежала впереди или играла рядом.

Зенобия была тронута тем, как госпожа Дагиан привязалась к ее маленькой дочери. А Мавия обожала Дагиан и относилась к ней с необычайной преданностью. Именно Дагиан шила для Мавии маленькие платьица-туники, сидела с ней на траве, плела веночки из маргариток и выслушивала ее многочисленные секреты.

Однажды, когда они сидели вот так летним днем после полудня и солнце освещало их склоненные головы, Зенобия вдруг посмотрела на Дагиан и на свою дочь, и с губ ее сорвался крик. Пожилая женщина подняла взгляд и, увидев неприкрытое отчаяние Зенобии, быстро встала и поспешила к ней.

— Зенобия, дорогая, что случилось? — спросила она. Зенобия посмотрела в неожиданно показавшиеся ей такими знакомыми голубые глаза, — ярко-голубые — и воскликнула: