Пугачёвщина. Что это было? К 250‑летию пугачевского бунта - Андрей Валентинович Болдырев

некой, если так можно сказать, «национальной идее» России, с которой можно было идти не только на Восток, но и на Запад. Предшествующие годы со времен Ивана Великого показывали успехи русской колонизации на Востоке. С христианским крестом наши проповедники и казаки вливали в Россию всё новые и новые народы, и культурное, моральное, духовное превосходство русской цивилизации здесь не подлежало сомнению.

Иное дело – Запад, которому невозможно было нести свет христианства, ибо сам Запад считал себя более истинно христианским, чем Россия. Что же тогда нести Западу, если у Запада всё это уже есть? Здесь, собственно говоря, и пригождается идея «иной Европы». Если Запад и Европа являются по своему историческому происхождению римскими и католическими, то Россия и Москва наследуют Византии, наследуют восточной греческой цивилизации и её христианству, христианству более истинному, чем христианство католическое, а значит – и более высокому. Это то, что потом в XIX веке, спустя сто с лишним лет, будут чётко говорить славянофилы в дискуссиях с западниками, но это то, что прекрасно понимал и осознавал царь Алексей Михайлович. Это была попытка взять на себя гуманитарное историческое лидерство и предложить более высокую и универсальную идеологию всему цивилизованному миру, чем имеющееся на Западе католичество, а вовсе не попытка под это католичество каким-то образом подлезть и подстроиться.

Естественно, что такая ориентация на Византийское православие требовала большего сближения с этим Византийским православием, нежели могло осуществить то православие, которое на тот момент имелось в России. Безусловно, Российское православие на тот момент «страдало» двоеверием, то есть интеграцией в себя огромного количества языческих мифов, индоевропейских старинных многотысячелетних микропрактик, идеологем и культурных кодов. Кроме этого, в Русском православии на тот момент сохранялись и те элементы взятого из Греции православия, которые были утрачены на тот момент самим греческим православием. Курьёзно, но факт. Двоеперстие практиковалось как раз в Византии и только позже, спустя столетия, в этой же самой Византии утвердилось троеперстие. Россия сохранила двоеперстие, то есть сохранила исток в своей незамутненности. Парадокс-то состоял именно в том, что, возвращаясь к «греческому истоку», реформаторы заменили части более древней традиции на модернизированные её варианты: думая, что они возвращаются к старине, на самом деле занимались модернизацией.

Но это всё детали, так же, как и исправление богослужебных книг, обрядов и таинств. Равно как такими же не столь существенными факторами является и то, что Алексей Михайлович столкнулся с большим количеством выходцев из Польши, Восточной Украины, которые привыкли к греческим образцам и которые задавали вопросы об отличиях московского обряда от греческого. В конечном итоге православная масса Московии была гораздо более весомой, серьезной, чем появившаяся недавно масса украинско-греческих священников и прихожан. Можно легко было их переварить и перестроить под свой формат. Другой вопрос, надо ли было это делать?

Перед Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном встал всерьез вопрос о том, быть ли России некой особой национальной страной со своей национальной спецификой либо замахнуться на всеобщность и универсализм, то есть избрать для себя не сугубо национальную идеологию, а идеологию универсальную, которая помогала бы интегрировать в себя не только восточные, но и западные народы. Многие страны в своём развитии встают перед этой дилеммой и большинство из них выбирает путь национальной особенности, национальной спецификации. Посмотрите на малые народы, которые искренне всеми силами своей народной души заботятся о специфических для них особенностях и обрядах. Кто-то упорно культивирует свою кухню, кто-то упорно культивирует обряд своего застолья, кто-то – национальную одежду, кто-то – всё это вместе. Если история способствовала тому, что у данного народа возникал какой-то особый извод религии, то часто такой извод становится отличительной особенностью этого народа, возьмите, например, Армянскую апостольскую церковь у армян. Какие-то народы культивируют исключительно свой язык (например, Чехия упорно переводит все иностранные слова на свой чешский славянский диалект). Далее эти народы, избрав некие маркеры своей идентичности, их упорно придерживаются, не пуская ничего чужого сквозь пограничные столбы этой своей идентичности. Они совершенно не толерантны к любому чуждому влиянию и таким образом замыкаются в себе, становятся так называемыми «малыми народами» со своей интересной «национальной спецификой».

Но Алексей Михайлович хочет строить империю. Россия империей, по сути, уже являлась, экономически и политически объединяя под собой огромное количество разнообразных этносов и простираясь на большую часть Евразии. Но империей она должна была быть и идеологически, то есть должна была нести некую универсальную идеологию, универсальное христианство. Но такое универсальное христианство противоречило христианству местного разлива, христианству со своей национальной спецификой, так как национальное узкое христианство не было бы принято другими этносами и народами.

Рис. 6. Патриарх Никон

Патриарх Никон вознамерился построить на территории Подмосковья будущий центр мирового христианства, будущий центр мирового православия и всей мировой христианской религии. Он не хочет делать Третий Рим, он хочет делать Новый Израиль и Новую Палестину. Отсюда – Ново-Иерусалимский монастырь, отсюда – река Истра, переименованная в Иордан, строится и новый Назарет, и новый Вифлеем. Здесь, по мысли Никона, должна находиться «Мекка Православия», Мекка христианства вообще. Ещё раз повторим, замах здесь гораздо выше, чем Третий Рим, замах здесь на Второй Иерусалим, Новый Иерусалим. И перспективы здесь – это перспективы столицы Мирового христианства, а вместе с ней и Мировой христианской империи, которая будет царствовать и над Востоком, и над Западом.

Понятно, что этот проект был в значительной степени утопичен. Уже Пётр I понял, что Европа вообще отходит от христианства и не только благодаря набирающему силы протестантизму и поднимающимся экономически и политически протестантским странам (Голландия, Великобритания, Швеция). Эпоха Просвещения брала своё, религии оказывались в прошлом… Но Пётр I сохранил пафос отца. Он тоже хочет строить империю (кстати, он и объявил себя первым российским императором) и тоже рассчитывает на универсальную идеологию, но теперь универсальная идеология – это идеология Просвещения. Пётр переписывается с Г. В. Лейбницем, Пётр завозит в страну новые науки и ремесла, перестраивает страну на западный лад, заявляет духовенству, чтобы они «мощей не являли и чудес не выдумывали», и мечтает о том, как позже скажет М. В. Ломоносов, чтобы Россия рождала «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов».

Этому проекту Петра потом наследовали и Елизавета, и Екатерина II, и в значительной степени даже Александр I, то есть этот проект Русского Просвещения, приведший в конечном итоге к золотому веку русской культуры, осуществлялся на территории России сто лет. Его суть состояла всё в том же универсализме. Ошибочно видеть в Петре подражателя или марионетку