Интервью сына века - Фредерик Бегбедер

Мы смотрим кадры из фильма «Fight Club», где рушатся башни.

Ч. П. Надо будет потребовать авторские права! Благодарю! Это вы навели меня на мысль!

Ф. Б. Не кажется ли вам, что подсознательно мы все желаем, чтобы наше общество развалилось?

Ч. П. Подсознательно мы все желаем, чтобы мы сами развалились. И, сознавая, что это рано или поздно произойдет, что мы не вечны, мы чувствуем себя гораздо свободней, нам легче жить. После катастрофы цивилизация развивается гораздо быстрее. Даже после каждого землетрясения! Не будь землетрясения, Сан-Франциско все еще был бы деревянным городишкой. Время от времени такие встряски нам нужны. Они помогают сделать огромный скачок. Все, что реконструировано, в десять раз лучше того, что было разрушено. Такова природа вещей.

Музыка смолкла.

Ф. Б. Вы только что изобрели литературный рэп. Мы сможем продать эту песню. Это пойдет по МТВ, будет гениальный клип!

Ч. П. О! А можно мне сказать «fuck»?

Ф. Б. И можно, и нужно! Сейчас я объясню телезрителям… Дело в том, что в Америке если Чак говорит «fuck», он должен заплатить 20 тысяч долларов штрафа. Соответственно во Франции он оттягивается, потому что у нас это можно. Вы можете говорить «fuck» сколько душе угодно!

Ч. П. Fuck! Fuck! Fuck! Fuck! Fuck! Fuck! Я это чаще писал, чем говорил.

Ф. Б. В Америке вам это стоило бы 120 тысяч долларов!

Ч. П. Я думаю об Иве Кляйне, художнике[60]. Его искусство существует уже отдельно от него, но его творения недолговечны. Посмотрим, долго ли протянет мое собственное. Кляйн производил на свет хрупкие вещи. Наверное, такова и должна быть природа искусства. Но как только что-то становится искусством… Аааа! Как только оправляешь что-нибудь в рамочку, оно превращается в непотребство! В общем, если вы завтра выбросите мою книжку на помойку, я буду счастлив. Идея заключается в том, чтобы великие теории формулировать маленькими словами.

Ф. Б. А «big» — это как раз маленькое слово, потому что состоит всего из трех букв!

Ч. П. Да, «big», «big», «big»! Люди должны серьезнее относиться к книгам! Люди должны книги сжигать! Как они это делали шестьдесят лет назад… А что толку их запрещать, они все равно теперь ничего не значат! Мы стали слишком терпимы!

Ф. Б. Мне из зала передают вопрос: мать героя говорит ему, что в тридцать лет он станет ее злейшим врагом. Почему в тридцать?

Ч. П. Потому что, когда вам десять, перед вами открыты все пути. Вы можете представить себя кем угодно. Вам грезится другой мир, лучше того, что существует в реальности… В двадцать вы уже перечеркнули многие из открывавшихся возможностей. Вы имеете сложившееся мнение о многих вещах. А в тридцать… вы уже закрылись для всего, вы заняты только настоящим и разве что планами на выходные. А уж дальше летних каникул и вовсе не заглядываете. И ваша жизнь медленно катится к смерти. Мэрилин Мэнсон — мой приятель. Эта рок-группа призывает к самобичеванию, пока нашим бичеванием не занялся мир. Он боится, что люди скажут: «Посмотрите на этого парня, он похож на дрессированного циркового зверя», поэтому он говорит это сам, не дожидаясь, пока это скажут другие. Мы поступаем так же. В тридцать лет уже особо не на что рассчитывать и нечего ждать от жизни.

В последнее время я часто бываю в районе Монпарнас. Вдруг — что это? Молодая особа, похожая на Амели Нотомб. Чешет к метро. Нет, не может быть, чтобы это была она! Когда пишут в год по бестселлеру, на метро не ездят. Окликаю: Амели! Оборачивается: все-таки она, вероятно, идет из издательства «Альбен Мишель». С головы до пят упакована в черное, на голове берет, на ногах — бутсы-вездеходы. Извиняюсь перед ней, что набросился без предупреждения.

Ф. Б. При виде вашего прикида я подумал: либо это Амели Нотомб, либо двойник какой-нибудь.

А. Н. Вы тоже удачно подражаете самому себе. Итак, вы опять что-то пишете?

Ф. Б. Ну да, и мы снова выйдем одновременно, в сентябре этого года.

А. Н. Свят-свят! Это значит, мы снова с вами столкнемся на этих ужасных книжных салонах!

Ф. Б. Боюсь, что так.

А. Н. Ну что ж, до встречи, мой дорогой. Я замерзла.

И она юркнула в метро, а я остался стоять как вкопанный перед «Куполь»[62], где у меня назначена встреча с Катрин Милле. Я должен побеседовать с ней для журнала «Бордель». Черт! Совсем забыл спросить Амели, как она относится к открытию публичных домов. Катрин заказала столик в глубине ресторана слева, в тихом уголке. Сразу протянула мне последний номер «Арт-Пресс» с фотографиями Беттины Реймс[63] под заголовком «Комнаты свиданий». Эти работы были выставлены в галерее Жерома де Нуармона и представляют собой фотографии накачанных наркотиками девиц с панели, которых Беттина запечатлела в гостиничных номерах с задраенными окнами. Таким образом, мы сразу коснулись основной темы нашей беседы.

Ф. Б. Мы готовим к выпуску коллективный сборник под названием «Бордель», но прежде чем о нем говорить, хотелось бы задать вопрос, касающийся итогов сексуальной жизни Катрин М…

К. М. Вот черт! Итоги моей сексуальной жизни? Ну ладно; карманное издание выходит сейчас в Америке, и я должна ехать туда для промоушена.

Ф. Б. Как вы объясняете успех вашей книги за океаном?

К. М. У них там очень сильное феминистское движение в поддержку секса и порнографии. Американский феминизм гораздо развитей и разнообразней, чем французский. Здесь у нас феминистское движение делится на два русла: традиционалистки и прогрессистки.

Ф. Б. Манифест, который вы подписали в «Монд» 8 января 2003 года, — «Ни грешница, ни жертва: проституция как свободный выбор» — и реакция на него общественности показывают, какая пропасть разверзлась внутри феминистского движения.