Око воды. Том 2 - Ляна Зелинская

— Т-с-с-с! Ни звука!

И Кэтриона понимает — плохие люди уже близко. Но ей не привыкать к внезапному бегству посреди ночи.

Они спешно одеваются прямо в темноте и, прихватив узел с вещами, выскальзывают из комнаты. Спускаются в подвал и выбираются через окно на соседнюю улицу. Там темно, хоть глаз коли, Кэтриона поскальзывается и тут же наступает в лужу, но мать крепко держит её за руку и тащит за собой. Ей страшно, очень страшно, потому что они снова бегут в ночь и полную неизвестность, и Кэтриона понимает, что кинжал на поясе матери — это очень слабая защита от всего, что прячет в своей утробе проклятый Нижний город. Да и вообще весь мир. А потом они стоят, прижавшись к стене одного из домов, укрытые пологом дикого винограда и темнотой, и пытаются успокоить дыхание. Отсюда видно, как в окне их комнаты то появляется, то исчезает пятно света. Там кто-то ходит со свечой или лампой.

— Ашш дейкес! Пёсьи души! — мать плюёт прямо на дорогу и шипит: — Попомнишь ты меня, князь Сиверт! Всё получишь сполна, что просил! И ты, и твоя дочь!

Воспоминание мелькнуло и легло ещё одним кусочком в мозаику её прошлого. Кэтриона вздрогнула и оглянулась. Ощутила, что даже сейчас, спустя столько лет, внутри, как клубок змей, всё ещё шевелится тот давний страх маленькой девочки, как он распирает грудь и внезапно перерастает в глухую ярость. Почему-то эти воспоминания так свежи, как будто всё случилось только что. И это чувство беспомощности перед неизвестностью было таким жгучим, что требовало выхода прямо здесь и сейчас.

Кэтриона зажмурилась, пытаясь стряхнуть с себя накатившую ярость, отрешиться, но всё то, чему её обучали в Ирдионе, больше не помогало. Взгляд упал на стоящую поодаль телегу с соломой, и в тот же миг она вспыхнула, так ярко, словно в неё щедро плеснули ирдионского огня. И следом загорелся камыш на берегу речки, и жухлая трава вдоль тропинки. Всё, на что падал взгляд Кэтрионы, охватывало пламя, как будто кто-то невидимый шёл и разливал повсюду ирдионский огонь. А она стояла, оцепенев, и вокруг было тихо, так тихо, словно весь мир погрузился в прозрачную густую вату.

Кэтриона смотрела на огонь невидящим взглядом и даже моргнуть не могла, ощущая, как вся её ярость уходит туда, в это чистое пламя, и вслед за ней и её душа очищается от старых обид.

— Кэти! Очнись! — Рикард с силой схватил её за запястье, и только тогда она смогла оторвать взгляд от берега. — Смотри на меня! Слышишь?! Смотри на меня!

Тишина раскололась мгновенно. Мир взорвался неистовыми криками и рёвом пламени. Люди бежали к реке с вёдрами и черпали воду, пытаясь потушить огонь. У коновязи метались лошади, и визжали в загоне свиньи, а огненная стена наступала на подворье, и никак не желала гаснуть.

Миеле-заступница! Да что же она творит!

— Кэти! Кэти! Демоны Ашша! — Рикард развернул её к себе и крепко обнял, шепча на ухо: — Тихо! Тихо! Успокойся… Ш-ш-ш…

Огонь начал опадать, жаться к земле и затухать. И вскоре, превратившись в плотный сизый дым, расстелился понизу и пополз над рекой вниз по течению.

Рикард и Кэтриона уезжали спешно, пока никто не понял, что огонь этот был непростым.

Казалось, что время стирает всё. И память похожа на старые картины, висящие напротив окон, под лучами солнца. С каждым годом они теряют свои краски, тускнеют, и вот уже на них не видно ни лиц, ни пейзажей, ни фруктов в вазах. И, наверное, Рикарду хотелось, чтобы так оно и было. Но стоило Барду взобраться на холм, с которого дорога вела вниз, в долину Арагоны, как память вернулась. Навалилась разом, как будто всё это время он спал и видел сны, а сейчас внезапно проснулся. И старая картина снова расцветилась всеми красками. Вернулись знакомые запахи и звуки…

И всё, что, казалось, было давно забытым, вспыхнуло так ярко, почти до боли.

В Талассе уже хозяйничала осень. Исчез лиловый шёлк лавандовых полей — вся лаванда давно сжата в снопы и отправлена в монастырь. И воздух в долине не дрожит знойным маревом, наполненным монотонным жужжанием пчёл. Почти отцвели ароматные таласские розы, что повсюду встречаются вдоль дорог. И виноградники оделись в красно-бурый прощальный наряд. Лишь разливы Арагоны по-прежнему зеленели бархатом камыша и прибрежных ив.

Дома под черепицей красных крыш и колокольня храма, всё было точно таким же, как много лет назад. Вот только на этой картине сейчас не хватало главного, того, что память Рикарда заботливо хранила все эти годы. Особняка Азалидов. Белого двухэтажного дома с колоннами и балконами. Главной башни с гордо сияющим журавлём в золотом колесе — символом дома Азалидов. Не хватало беседки, увитой розами и грушевого сада. И вишен… И скамьи у пруда… Как будто кто-то взял и вырвал кусок из картины, а дыру просто замазал краской. Теперь на этом месте простирались лишь виноградники.

Рикард и Кэтриона некоторое время стояли на холме, придерживая лошадей, рассматривали долину и молчали. Слова были не нужны. Здесь даже воздух казалось пропитан воспоминаниями. И лишь когда колокол на башне зазвенел, отбивая полдень, Рикард вздрогнул и тронул Барда, направляя его вниз по укатанной телегами дороге.

Там, где когда-то стоял особняк, не осталось ровным счётом ничего, землю тщательно распахали, и на ней разбили виноградник. За те годы, что Рикард не был здесь, лозы уже прилично выросли, и кое-где всё ещё синели редкие ягоды, оставшиеся после сбора урожая.

Рикард спрыгнул с коня и медленно прошёл вдоль виноградных лоз, разглядывая землю. Он помнил отчётливо, что вот здесь было крыльцо, а поодаль беседка, за ней розарий, апельсиновые деревья и конюшни, а вот здесь росли груши… Но ирдионский огонь не пощадил ничего. Пожар был такой силы, что сгорел дотла даже сад. И только на том месте, где заканчивалась подъездная аллея, где когда-то стояли ворота, украшенные фигурами журавлей, сохранился большой куст мускусной розы. Тёмно-вишнёвые цветы, с пятью простыми лепестками, огромные, словно сложенные вместе ладони, до сих пор украшали куст, несмотря на глубокую осень. В жаркий летний день они источают такой аромат, что кружится голова, поэтому их и сажают подальше от дома. У ворот когда-то росли два таких куста, и, видимо, сюда огонь не добрался, поэтому один из них уцелел, превратившись со временем в мохнатое колючее чудовище. Рикард наклонился к цветку и вдохнул запах…

И всё вернулось разом.

Боль воспоминаний. Этот дом, счастливые мгновения детства, семья, ирдионский огонь…

Рикард смотрел на этот цветок, трогал лепестки пальцами и ощущал, как откуда-то со дна души волной поднимается злость. Неистовая, жгучая, похожая на ашуманский пустынный ветер самум, который вырастает из ниоткуда и несётся вперёд огромной стеной горячего песка, иссушая всё на своём пути. И он был настолько реален, что во рту сразу стало сухо, и внутри всё стянуло тугим узлом боли.

Рикарду казалось, что этот песок душит его, жжёт изнутри, что он доверху наполняет лёгкие, и нужно скорее выдохнуть его, чтобы не захлебнуться. И это ощущение было настолько явственным и болезненным, что Рикард схватился за столбик возле розового куста, и согнулся пополам от закрутившегося внутри вихря боли. Зашумело в голове, зашелестело песком, струящимся вниз по дюнам, и в глазах потемнело так, что он не видел земли под ногами. А злость всё рвалась наружу, требуя выхода, стучалась, словно птица в закрытое окно, требуя одного — отпусти! Отпусти!