Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны - Дэниел Эллсберг

Осенью 1957 г. я сконцентрировал внимание на выборе в условиях крайней неопределенности или, по моей терминологии, «неоднозначности»: скудная информация, необычные или незнакомые условия, отсутствие надежной основы для процессов понимания, противоречивые факты или доказательства, противоположные мнения экспертов. Подобные характеристики присущи очень многим ситуациям, особенно военно-политическим кризисам. На мой взгляд, существующие теории приемлемого поведения («рациональный выбор») в таких условиях были неадекватными и даже непригодными, и я решил показать это и предложить нечто лучшее. Меня также интересовала роль угроз, которыми, как я считал, большинство экономистов, использовавших «теорию переговоров», пренебрегали.

В какой-то мере из-за того, что все это имело отношение к принятию военных решений, одной из организаций, особенно интересовавшихся такими вопросами, была RAND, чьи математики публиковали свои работы чаще других. Именно несекретные публикации RAND по теории принятия решений привлекли мое внимание, а не оборонные разработки.

В августе 1957 г., в конце летнего изучения математической теории вероятности в Стэнфордском университете я посетил RAND и в результате получил предложение ее экономического департамента поработать следующим летом у них в качестве консультанта. Я принял это предложение исключительно из любопытства. Ни я, ни кто-либо другой, насколько мне известно, даже не подозревал в тот момент о надвигающемся ядерном кризисе.

В скором времени нашему обществу предстояло узнать о серьезном изменении ситуации. На самом деле это изменение уже произошло, как я узнал позднее от сотрудников экономического департамента RAND. Им было известно кое о чем, что пока не привлекало широкого внимания за пределами Министерства обороны: заявление Советского Союза от 26 августа об успешном испытании межконтинентальной баллистической ракеты (МБР) большого радиуса действия. Секретная разведывательная информация, которой экономисты RAND не могли поделиться со мной, подтверждала это.

Два месяца спустя, 4 октября 1957 г., когда я вернулся в Гарвард, уже весь мир знал о «Спутнике», летающем вокруг Земли советском искусственном спутнике, который передавал сигналы «бип, бип». Соединенные Штаты оказались неспособными сразу же повторить такое техническое достижение, и это пошатнуло глобальную уверенность в техническом и научном превосходстве США. Хотя Эйзенхауэр и преуменьшал беспокойство, связанное с новым космическим объектом (если верить его публичному заявлению, то это «не вызвало у него опасений, совершенно никаких»), на деле было понятно, что американцы на континентальной части Соединенных Штатов стали уязвимыми так, как никогда за всю историю. Запустив спутник на орбиту, Советы наглядно подтвердили свои заявления двухмесячной давности о том, что у них есть межконтинентальные ракеты.

Как оказалось, в первых отчетах Project RAND в 1946-м и 1947 г. (когда Project RAND, этот своего рода зародыш корпорации RAND, был частью конструкторского отдела Douglas Aircraft Company) содержалось предложение о создании космического аппарата, который мог быть выведен на орбиту к 1952 г. В отчетах говорилось о политическом аспекте этого события: «Психологический эффект запуска спутника будет в определенной мере аналогичным испытанию атомной бомбы. Спутник покажет всем другим странам, что мы можем отправить управляемую ракету к любой точке на Земле»{37}. Но в то время генералу Кертису Лемею, отвечавшему за разработки для ВВС, высотные бомбардировщики казались более привлекательным средством устрашения других стран, чем ракеты, и на реализацию предложения не дали денег.

В то время как Соединенные Штаты пытались запустить хоть что-нибудь осенью 1957 г., русские в ноябре вывели на орбиту второй, значительно более крупный спутник с собакой по кличке Лайка на борту. Второй советский спутник нес значительно больший полезный груз. Выведенный на орбиту, как и первый спутник, межконтинентальной ракетой-носителем, он показал, что советская ракетная техника обладает достаточным тяговым усилием и точностью для доставки термоядерных боеголовок к целям на территории США через 30 минут после пуска. В следующем месяце огромная аудитория зрителей наблюдала по телевизору, как американская ракета поднялась на полтора метра в воздух, а затем рухнула и взорвалась на стартовой площадке. Головная часть с миниатюрным спутником на борту отделилась и упала в близрастущий кустарник, его радиопередатчик все еще подавал сигналы. («Кто-то должен прекратить эти страдания и пристрелить его», – заметил один из наблюдателей.) Газеты упражнялись в изобретении обидных прозвищ: «Злополучник», «Бедапутник», «Капутник». (Первое успешное испытание американской МБР состоялось лишь в ноябре 1958 г.)

К этому времени настроение в стране резко изменилось. Летом 1958 г., когда я работал в RAND, администрация Эйзенхауэра ответила на унижение, связанное с советским лидерством в космосе, созданием Управления перспективных исследований и разработок (DARPA) в Министерстве обороны, Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (NASA) и принятием Закона об образовании для нужд национальной обороны с выделением миллиарда долларов на развитие науки и математического образования.

Что касается меня, то по прибытии в Санта-Монику в июне в качестве летнего консультанта я стал заниматься не теоретическими изысканиями в сферах «теории принятия решений» и «теории переговоров», а конкретными решениями, от которых, как тогда казалось, зависело будущее мирного сосуществования, выживание страны и даже всего человечества. Главным был вопрос удерживания Советского Союза от соблазна использовать его очевидное превосходство в ракетных системах для нападения или устрашения Соединенных Штатов.

На лето 1958 г. пришелся пик предсказаний разведслужб в отношении неизбежности огромного превосходства Советов в развернутых системах МБР, так называемого «ракетного разрыва». Однако еще до этих предсказаний секретные исследования RAND на протяжении четырех предыдущих лет показывали, что способность Стратегического авиационного командования нанести ответный удар с использованием стратегических бомбардировщиков после неожиданного нападения Советов далеко неоднозначна. Из них следовало, что мы очень уязвимы даже для советских бомбардировщиков (позднее это превратилось в чрезвычайно раздутый разведслужбами «разрыв по бомбардировщикам», предшествовавший ракетному разрыву). В более ранних исследованиях советским МБР{38} и ракетам подводного базирования отводилась очень небольшая роль. Однако добавление даже 20–40 МБР значительно увеличивало возможности Советов по нанесению обезоруживающего неожиданного удара. Наименьшая оценка советского ракетного потенциала на ближайшую перспективу, фигурировавшая в более свежих исследованиях RAND, составляла 30 МБР. Что касается оценок ВВС и ЦРУ, то в них фигурировали сотни МБР на начало 1959 г. (при чрезвычайном напряжении сил) и практически точно к 1960–1961 гг., ну а в прогнозах на 1960-е гг. счет шел уже на тысячи.