Киндернаци - Андреас Окопенко

Прогулка после обеда началась с огорчения: не успели мы пройти по снегу несколько шагов, как уже на первом повороте, откуда виден лес и начинается дорога к нашему водопаду, который звучит как «Маленькая ночная серенада», Витров вдруг заявляет нам, что боится высоты. Харти, правда, сказал ему на это: «В таком случае, пожелаю тебе не попадаться в лапы старшего вожатого по лагерю», это наш новый горлодер из рейха, но всерьез обижаться на Витрова мы не можем, так что пришлось повернуть назад. Витров хотел спуститься по трассе для бобслея, но нам это показалось так скучно, что мы отправились прямиком в комнату. Витров извинялся перед нами за свои странности. На родине у него тоже были горы, однако он только копошился на лесистых склонах, карабкался на четвереньках среди рыжих сосен и рыжих муравьев, а выше никогда не забирался. Итак, нашей троице ничего не остается, как сказать горам «Прости-прощай!». А потом он ужасно увлекательно рассказывал нам про небесные тела и пересказывал утопические романы, которые читал, и казалось, конца не будет этим рассказам. И надо же, что он придумал: когда- нибудь на войне будут использовать такое средство, как разрушение ионного слоя атмосферы, который защищает нас от потока космического излучения. Мы и не заметили, как прошло время, и даже удивились, когда прозвучал свисток, призывающий нас к холодному ужину.

Лагерные будни. «Утром, на рассвете, мы бодро поднялись»: всякие там сони еще дрыхнут в своих вонючих перинах, а мы уже бодрые и свежие — «и взоры ясны, и светло чело», свисток раскатом по всему коридору, и вот уже они выскакивают из постелей: натянуть на себя нестираные носки и подштанники, потом наспех потыкать в розовато-серый мыльный брусок гнусно воняющую, колючую щетку и быстренько пошуровать ею в вонючем рту. Уже звучит следующий свисток: «Построиться к осмотру комнаты!» Переполох, как в курятнике, беготня, толкотня; шкафчики и умывальники не успели вовремя надраить, одежа не почищена, башмаки грязные и неровно зашнурованы, а уж как заправлены постели — это форменное безобразие! Злорадное стягивание неровно застеленных простыней и швырк в грязный угол: «Чтобы через две минуты все было в ажуре! Ясно?» И тут же: «Как стоишь, размазня! А ну, подтянись!» Кто поближе, уже прыг к начальству и докладывать по всей форме. А начальство — к шкафу и дверцу нараспашку, оттуда так и вываливается все, что лежало кое-как наспех запихнутое. «Ну, погодите у меня! Вот настанут каникулы, тогда вы все, как миленькие, будете под нашим началом целые сутки напролет». Грозный свисток призывает к завтраку: снова розоватый пресный супчик с куском жесткого, кислого солдатского хлеба, который с трудом отмокает, медленно размягчаясь в водице, пропитывающейся солодом.

23.03.1944, сначала аккуратно выписав фамилию — Хорршитцер, затем осторожно держа двумя пальцами с безупречно чистыми ногтями заляпанную чернилами темную деревянную линейку, взяв в правую руку авторучку, подчеркнуть двумя ровными параллельными линиями и наконец ловко, ничего не смазав, промокнуть все это при помощи пресс-папье. Синими чернилами — план сегодняшнего занятия: История отдельных формирований: а) начало подпольной деятельности, б) функции в условиях рейха, в) деятельность в военное время. Верховные руководители отдельных формирований. Значение понятий «Ротфронт», «Реакция», «Путч» и «Битва на Заале». «Из болот и прозябания… восстали партформирования». Пивная «Бюргерброй». Пояснение: что значит «брой». Рожденная в пивном застолье политика чуждых нам элементов. Само Провидение предотвращает покушения на фюрера. Положение «Труд вместо золота» как основа нац. — соц. экономического учения. Вредность ошибочного учения евр. большевиков и капиталистов («плутократы»). Лицемерность демократии. Парламентская «говорильня». В противоположность ей — наш рейхстаг. Только у нас народ имеет право голоса при принятии решений.

Штифт («Что такое карикатура») и Хоршитцер («Партия и ее формирования») перемешиваются в один непомерно разросшийся четырехрукий и двуротый школьный урок, перемешиваются с ноющей от стояния в школьном чулане хребтиной — тут нет стульев, зато кругом торчат лыжи и свалены старые железяки непонятного назначения и штанги. Временами говорящие рты воспринимаются только глазами. Временами сцена перед глазами начинает поворачиваться, и поворот доходит до 180 градусов. Увлажненный и подслащенный завтраком желудок перемещается книзу, и вверху образуется свободное пространство, которое нетерпеливо урчит в ожидании перерыва и второго завтрака, который ему полагается после сдвоенного урока. Кто-то (все еще учитель или уже учительница?) рявкает, ты моргаешь, возвращаясь к действительности, уши опять начинают слышать бессмысленную чепуху, не могла же, в самом деле, гостиница повернуться передом к лесу, по-прежнему внизу стоит на своем месте Попрад. Предстоит еще сотни раз так же с мольбою смотреть отсюда на Попрад, волшебный город, из которого нас занесло в этот кошмар и из которого нас когда-нибудь выпустят, после того как у нас, изнемогших в борьбе с остановившимся временем, кончатся все листки замусоленных тоскою календарей. Когда-нибудь я окажусь в Попраде. И этот день настанет уже не в мечтах, в которых я его тысячу раз воображал, а наяву, превратится в «сегодня». Я пойму это по тысяче неожиданных мелочей, которых не мог вообразить себе в неизменной карикатурности воображаемой картины, пойму потому, что он будет стоять у меня перед глазами, и я смогу физически ощутить его ход всем своим существом.

Староста стола рявкает «Аллевио!», и мы, стоя вокруг обеденного стола с лапшевником, хором отзываемся великим предобеденным кличем, приветствующим жратву: «Аллевайо! Аллевио, вайо, вум! Лаф види баф види вуди види вест, види ран види бан лаф лаф лаф!» С грохотом прибойной волны сели, и, словно звон мечей, разнеслось звяканье вилок по тарелкам. Все погрузились в жевание, макароны так весомо проваливаются в голодные желудки, яичница придает им такой смачный вкус, хотя повар не умеет вкусно готовить, но все вместе так плотно наполняет желудок, кисловатый салатик соответственно утоляет жажду, а кроме того, есть еще и вода, чудная вода из Татр, пей сколько хочешь. Но сперва еще раз в очередь за добавкой! Кто хочет, может сегодня наесться так, чтобы отрастить толстое брюхо. И тут в отупелую глухоту воловьей сиесты, в которую уже начали погружаться последние отставшие жевальщики, в расплывающееся сознание, удерживаемое только брючным ремнем, врывается тревожная команда: «Всем внимание! На эту неделю назначается…» На счастье зажимаю в кулак большой палец, но поздно — все уже орут в мою сторону: «Цоттер! Цотти!» Потому что это меня только что назначили ответственным дежурным. Какого черта! Я в панике: что я обязан делать? За что отвечать? Да у меня тысяча вопросов к вожатому! Но я только лихо щелкаю каблуками: «Есть!» Отвечаю ли я за чистку и починку одежды в отведенный для этого час, а завтра за час письма, чтобы каждый воспитанник, как паинька, написал мамаше про то, как он стосковался по родному дому, вместо того чтобы втихомолку играть в это время с товарищем под столом в морской бой? Где я должен стоять во время вечерних строевых занятий? Должен ли я сам отдавать команды или рапортовать о готовности? Всевозможные оплошки и промашки, все наказания устремляются в мою сторону со всех сторон, Штупс, злорадствуя, потому что сам не попался, с размаху так хлопает меня по плечу, что я сразу делаюсь вдвое меньше ростом, и щелкает передо мной каблуками: «Докладываю ответственному дежурному, что мне надо пос…ть!» Как дежурный я не могу ему даже дать сдачи.