Лесная свадьба - Александр Степанович Мичурин-Азмекей

— село немалое, к тому же стоит на столбовой дороге — не минуешь. Потому и стекаются сюда мужики со всей округи. Светает. Чуть розовеет за лесом небо, но здесь еще полутьма. И в этой полутьме у Исаевского кирпичного завода гул голосов, какое-то шевеление: видны заиндевелые спины лошадей, сани с охапками сена и соломы, группки людей, что приплясывают и похлопывают рукавицами, — жжет утренний жгучий морозец, аж дышать нечем. И люди потихоньку расходятся по домам — погреться, кипяточку попить.

Вдруг на дороге показался человек, он подбежал к группе отдельно стоящих и о чем-то зло спорящих людей и, запыхавшись, с придыханием сказал:

— Там… на дороге… двое чужих. Сюда идут…

— Эй, приготовьтесь! — сразу же послышалась команда.

— Идут, идут… — зашептались люди, задвигались, потянулись к оружию.

Но на дороге к селу уже стали видны две одинокие, согнувшиеся фигурки, такие мирные и будничные, что и не верилось, будто это могут быть враги. Солнце выкатило над кромкой леса багровую и круглую свою вершинку, словно тающую в морозной дымке; дорога, стволы огромных берез по ее сторонам порозовели, и снег под пологими солнечными лучами окровянился, засверкал алыми ручейками по сугробам и увалам, и еще гуще, кажется, засинел в ложбинках, в тени…

Эти двое были одеты в старые городские пальто, на головах поверх шапок башлыки, замотанные назад, на ногах — старые подшитые валенки с заплатами. Чужаки, видимо, и не догадывались об опасности. Увидев толпу, они повернули и зашагали к ней.

Несколько человек выступили им навстречу, встали на пути.

— Куда подёшь?.. — грозно спросили по-русски.

— Давай токумент!

— Пачпорт, пачпорт кажи!..

Один из незнакомцев развязал башлык, осмотрел людей и громко сказал:

— Уважаемые крестьяне! Мы пришли к вам по доброму делу. Мы от рабочих…

— Какое дело? — закричал вдруг, протискиваясь сквозь толпу, Исай, хозяин кирпичного завода. Он был без шапки, в распахнутом полушубке, видно, только что выскочил из дома. — Коммунисты это! Грабить нас пришли!

— Не слушайте их, бейте! — послышался сзади, еще один выкрик.

— Бей коммунистов! — высоким визгливым голосом истошно закричал кто-то. И голос этот был полон такой нечеловеческой злобы, был так остер и резок, что будто ударил людей. Все сорвались с места, засуетились, закричали, и людской водоворот сомкнулся над двумя путниками…

Когда все расступились, на снегу лежали два растерзанных, измятых человека — будто две кучи окровавленных тряпок.

— Эмен, что ж ты не бьешь? — прошипел в ухо, ударив по плечу односельчанина, Ош Онисим. — Я видел — ты ни разу не стукнул. Хочешь, сейчас всем скажу, что ты тоже за коммунистов? Нет? Так бей!

Эмен, испуганный, затравленный, озираясь, вышел в круг, подошел к избитым, пнул одного, другого… Они не шевелились, и нога не почувствовала живого отзыва человеческого тела, будто пинал он мешки.

— Мертвые, — попятился Эмен.

— Давай их в сани — да в прорубь, — скомандовал кто-то. — Пусть померяют дно Пыжем-озера!

Еще не остывшие, тяжелые и вялые трупы бросили на дровни и погнали коней на лед. Здесь пешнями и топорами расширили прорубь, сунули мертвых пришельцев вниз головой в дымящуюся темную воду и запихнули шестом подальше под лед. И никаких следов не осталось, только среди ледяного крошева плавали в воде кусочки застывшей розоватой пены да несколько испачканных кровью ледышек…

В это время Миклай с военкомом Мироновым шли на лыжах через леса, поля, обходя деревни и людные дороги. Утром, еще до рассвета, добрались они до первой деревеньки — Памашъял. Но и здесь, в лесной глуши, слышны были тревожные голоса, мелькали какие-то тени. Стало ясно: волнения расплеснулись по всей округе, заходить в деревни нельзя! Куда же теперь? Без еды, без огня, без оружия…

Ближе к полудню, уже в Нурдинском лесу, уставшие, в поту, привалясь к дереву, стали держать совет.

— На лыжах далеко не уйдем, замерзнем в лесу.

— Да, до города вряд ли добраться, — подтвердил Миклай.

— Нужно пробираться в Озерки. Там есть телефон.

— Если только и там не поднялись…

— Ничего, начальник почты свой человек, — уверенно сказал Миронов. — Пробьемся.

Да, действительно, волисполком, конечно же, разгромлен, и связаться с городом или с Казанью можно только через Озерки. А туда еще тридцать километров пути…

Три дня шумит не смолкая, как злой ветер, мужицкая вольница. Три дня гуляют по селам злоба и смерть. Уже убиты восемь ни в чем не повинных людей. В Кужмаре убитых сбросили в яму за кладбищем, привалили смерзшимися комками земли, снегом, а двоих оставили посреди улицы — вот так надо поступать с коммунистами! Эти двое были — предволисполкома Антонов и еще какой-то неизвестный русский, только-только приехавший из Звенигова. Их схватили сонных, прямо с постели, разутых и раздетых выволокли на улицу. И сейчас их трупы — черные, обожженные морозом — вмерзли в истоптанный снег у крыльца волисполкома… Около топчутся люди, ругаются, кричат, машут руками… и отводят глаза, когда нечаянно глянут вдруг на мертвых.

Неожиданно все затихли. К волисполкому, спотыкаясь, наступая на полы длинных тулупов, бежали, размахивая руками и что-то крича, два сторожа, что стояли на разъезде за околицей.

— Едут! Солдаты едут!

— Со стороны Мушмары… За ними обоз!..

Все застыли. А потом вдруг спохватились, забегали. Местные кинулись по домам. Жители других деревень спешно отвязывали лошадей, крича на них и нахлестывая вожжами, запрыгивали на ходу в сани и разворачивались широкой дугой, чтобы с ходу выехать на другой конец деревни. Но было уже поздно. Краснозвездные всадники уже мчались мимо них, обходя и заворачивая подводы, закручивая это всеобщее движение в спираль перед крыльцом волисполкома.

Тут же подлетели санки. Из них выскочили военком и Миклай, потемневшие, измученные, с шелушащейся, обожженной на щеках морозом кожей, но возбужденные, с лихорадочно блестевшими глазами. Это они позвонили из Озерков в Казань, дождались отряда и привели его сюда. Увидев убитых, остановились, сняли шапки. В одном из них узнали Антонова.

— За власть Советов… — тихо сказал Миклай, и кулаки его сжались: много друзей пришлось ему похоронить, и вот еще…

Солдаты загнали задержанных во двор волисполкома. Расставили за деревней посты: теперь никто не войдет в деревню и не выйдет из нее без пропуска. Начал работать осиротевший волисполком. Да только работа его теперь не такая, как прежде… Кргори Миклай и военком Миронов поочередно, одного за другим, впускают задержанных. Командир отряда ведет допрос. После допроса кого-то отпускают, кого-то запирают в кутузку здесь же, при волисполкоме. Арестованные смотрят растерянно, иногда умоляют Миклая с Капитоном:

— Вы же свои люди, деревенские — пожалейте…

Но те только жестко смотрят им в глаза и