Лесная свадьба - Александр Степанович Мичурин-Азмекей

На столе тоненько напевал самовар, лежали свежие лепешки. Зима эта прошла для учителя как обычно, семья не голодала: паек он получал исправно, медку хватало и себе, и на продажу, а что еще человеку нужно?..

Скрипнула дверь, и на пороге появился Кргори Миклай. Учителю он показался взвинченным, злым.

— Как живешь, Митрич? — коротко спросил Миклай.

— Ничего, живем помаленьку, — ответил тот, но войти не пригласил.

Миклай, не церемонясь, прошел к столу, устроился поудобнее, всем своим видом показывая, что скоро уходить он не собирается. Он молча глядел на учителя, и тот, не выдержав взгляда, отвел глаза, спросил с деланной заинтересованностью:

— Ну, как кооперативная работа идет?

— Думаю, скоро сдвинется с места. Не заметишь, как страда подступит, будут нужны серпы, косы, лопаты… Но за товарами нужно ехать в город, сам знаешь. А с этим не всякий справится…

— Да-а.

Миклай молчал, испытующе глядя на учителя. А тот не поднимал головы, смотрел вниз на вытянутые свои ноги, на побелевшие и сморщенные от воды пальцы.

— Вот что, Митрич, пришел я к тебе за помощью, — сказал наконец Миклай. — Нам с Шапи вдвоем не справиться, а ты человек грамотный…

— Нет-нет, — сразу понял учитель. — Мне некогда, своей работы хватает. Вот с пчелами придется еще возиться…

— Да ты хоть грамоте нас подучи. Сам знаешь, на фронте этому не учили. Только расписаться и умею.

Учитель с любопытством посмотрел на Миклая, подумал и сказал:

— Есть такая поговорка: сколь ни учись — все дураком помрешь. Плюнь ты на свою кооперацию. Мужик ты деловой, и без того проживешь. В твои-то годы как грамоте ни учись — все равно в комиссары не выйдешь.

Учитель осекся, увидев, как вспыхнули вдруг яростью глаза Миклая, как заиграли желваку на скулах, сдвинулись к переносице брови. Наверное, дело приняло бы крутой оборот, если бы Павел Дмитриевич не пошел на попятный:

— Ну что, хочешь учиться — так можно и поучить. Сейчас, говорят, всех неграмотных учить будут, даже взрослых…

— Нам без учебы нельзя. Коли власть в свои руки взяли, надо жизнь строить, новую жизнь! А это без грамоты никак не сделаешь.

Возвращаясь от учителя, Кргори Миклай еще издали увидел, как к его дому подъехала кошевка, из нее вышел человек и направился в избу. «Кто это? — недоумевал Миклай. — И конь, вроде, чужой, и седок незнакомый…»

Он, и верно, был не знаком Миклаю. Бритоголовый, грузный, тяжело носил он свое тело по комнате, прогибая половицы. Взблескивал очками, поворачиваясь к Настий и что-то говоря ей тяжелым густым басом.

— Да вот он и сам пришел, — сказала Настий, показывая на мужа.

— Та-акр — грозно протянул незнакомец и одернул серый полувоенный френч. — Так это ты председатель комитета бедноты? — Даже не поздоровавшись, он уставился сквозь очки серыми немигающими глазами на Миклая.

— Да, я, — ответил Миклай. Он выдержал этот тяжелый взгляд, и незнакомец, повернувшись, прошел к столу, бросил на лавку портфель, предварительно достав из него какую-то бумагу, и плотно, по-хозяйски, уселся.

— Так почему вы не дали семена Богомолову Александру Мироновичу?

— Кому? — переспросил Миклай. Он не сразу понял произнесенное по-русски имя и фамилию Мирона Элексана.

— Богомолову… Затем Белкину, Мамутовой Марфе… — незнакомец назвал еще несколько фамилий — все сплошь зажиточных, не подчинявшихся комбеду людей. И такое зло взяло Миклая, что он не выдержал и, глядя прямо в глаза этому начальственного вида человеку, сердито воскликнул:

— А ты-то кто такой?

— Я — Попов, председатель волостного союза взаимопомощи.

Миклай стушевался малость, но ответил твердо:

— Зерно делил не я. Комитет делил, все бедняки. Ну а то, что контре семена не дали, — так это мы правильно сделали!

— «Ты учти, — не отступал Попов. — Я доверенный человек партии. Подумай, прежде чем возражать. Как бы не ошибиться!.. — он снял очки и, прищурившись, пристально посмотрел куда-то в переносицу Миклаю. — Мы еще проверим, кто ты сам-то есть…

— Ты что, пугать? — Миклай обрел вдруг спокойствие и уже тихо, раздельно произнес: — Дуй отсюда! А то я так пугану…

— Могу и уйти, — выдавил Попов. — Но… — голос его осекся, и он нажал на козырек своей белой фуражки, опуская его на глаза. Он больше ничего не сказал и даже не попрощался, когда выходил.

— Хм, — хмыкнул Миклай. — Думает, мы глупее его. — Он подошел к боковому окну, провожая взглядом отъезжавшую кошевку. Настий встала рядом, осторожно подала голос:

— Ты грубо разговариваешь с людьми.

— Не могу терпеть, когда человека зря обвиняют, — сказал Миклай и обнял Настий за плечи. И почувствовал, что злость его уходит, как пена с молока…

Ссора с Поповым не осталась без последствий. Через неделю председателя комитета бедноты вызвали в волость. Миклай, приехав в Кужмару, первым делом направился в волисполком, к Йывану Воробьеву, все рассказал ему: почему его вызвали, что и как произошло. Предволисполкома, выслушав, заключил: Попов невольно или преднамеренно делает ошибки, следует проверить его работу. Вот только заняться этим пока некому…

12

Как и ожидалось, во время цветения ржи погода стояла отменная. Старики, обходя свои полоски, уже прикидывали радостно: «С хлебом будем!»

И у кузницы много народу. Целыми днями звенит там молоток: отбивают косы, правят серпы…

— Ты где такую косу купил? — поинтересуется один.

— В кооперативе. В долг взял, — ответит другой.

— Да, уж лучше там, чем у Миконора Кавырли за двойную цену. И мне нужно бы в пай вступить.

Действительно, каждый день приходят люди к Миклаю, просятся в кооператив. И в лавке товары есть — Миклай вновь стал ездить в Казань. Жизнь налаживалась.

У Миконора Кавырли тоже целыми днями лавка открыта, да только народу там совсем мало бывает. — Выйдет Кавырля из лавки и с завистью смотрит на собравшихся у кооператива людей. Черная его собачонка сидит рядом. Но не та уже стала она, не та — и шерсть взлохмачена, и жирок сполз, а бывает, что хозяин пнет вдруг ни с того ни с сего под ребра…

С каждым днем приближается зеленая сенокосная пора. В лугах сочное разнотравье колышется под ветерком, ожидая острой косы. И сердце нетерпеливо бьется, когда глядишь на эту красоту, на это богатство.

В такую пору в былые годы шумели в деревне свадьбы. Нынче же была только одна: сын Микале Япык женился на дочери лавочника.

Луга! Есть ли еще где-нибудь более прекрасное место, чем волжские заливные луга?! Как волны бегут под ветром тяжелые, гладкие, как атлас, травы. Сверкают на солнце, слепя глаза, небольшие озерца, полные рыбы. Медленно плывут по Волге, гудят как быки, пароходы и баржи.